Разъезд Тюра-Там

Ковтонюк Владимир Александрович

Дедушка из множества звеньев тонкой блестящей стальной проволоки сделал леску, где-то добыл несколько рыболовных крючков, чуть повыше крючка приладил свинцовый грузик. Поплавка на удочке нет, река бурная и постоянно захлёстывает поплавок.

Рыба ловится на ощущение. Ведешь удочку со скоростью потока, чтоб леска висела вертикально, и когда форель хватает наживку, по удилищу на руку передается биение рыбы, тут и надо её тащить. Рыба не очень большая, но в иные дни, если повезёт, её можно наловить на одну-две сковородки, потому что есть всё равно нечего,

кроме картошки, лебеды или крапивы. Юрик помнит слегка желтоватую воду пустого, из одной картошки, супа.

Дедушка говорит, что скоро рыбы и зверья станет очень много — всех местных жителей выселили за два дня. Говорят, за предательство. Будто бы, когда немцы наступали, а наши уходили по ущельям к перевалам Главного Кавказского хребта, то некоторые местные жители стреляли в наших солдат, и много поубивали. А потом подарили немцам для Гитлера белого коня в золотой сбруе.

Юрик видел этих местных жителей. Однажды в вечерние сумерки к ним в дом вошли несколько женщин с узелками и детишек. Их сопровождали четыре солдата с автоматами. Подгнившие доски деревянного мостика через небольшой ручеёк, впадавший в реку недалеко от дома, провалились под задними колёсами «студебеккера», и чтобы не вытаскивать машину ночью, солдаты решили отложить это хлопотное занятие до утра. Все равно по дороге не поедет ни одна машина, их «студер» был последним.

Они все, и местные жители, и солдаты, спали на голом полу вперемешку, и никто из местных жителей не предпринимал попытки уйти, потому что идти им было некуда — за двое суток был выселен целый народ.

В той глухомани дедушка работал «объездчиком». Что это такое, Юрик не понимал. Как можно быть объездчиком, и не иметь хотя бы лошади, чтобы что-то «объезжать».

Скоро в одну из пустующих комнат барака заселилась Манаевские, и у Юрика появился дружок-сверстник Сашка.

Первое, что сделал Сашка, научил Юрика курить.

— Как покуришь, жрать не так хочется, — говорил Сашка.

— Я покурю, а бабушка унюхает и поколотит, — боялся Юрик.

— А ты как придёшь домой, сразу покушай «киржин», — учил Сашка.

«Киржином» местные жители называют кукурузные лепёшки.

Юрик видел, как дедушка делает самокрутку, поэтому она получилась сразу достаточно хорошей. Сашка угодливо поднёс спичку из прессованной бумаги.

— А теперь потяни её, набери побольше дыма в рот и ахни: «А, наши едут!» — и затянешься в первый раз. А то пять лет человеку, а он ещё ни разу не курил.

Юрик «ахнул», но сказать «наши едут» уже не смог, дыхание перехватило, из глаз от удушья потекли слёзы, голова закружилась так сильно, что он вынужден был прилечь. Но минут через десять он пришел в себя.

— У твоего деда, как входишь в комнату, справа стоит мешочек с табаком. Когда никого не будет, набери немножко табаку, а то придется сушеные листья курить, — продолжал просвещать Сашка. — И сделай так, как было, чтоб не засекли, стопочку поставь, как стояла, а мешочек чуть-чуть подёргай за края. Тогда получится, будто никто табак не трогал.

В

тот день рыба почти не клевала. Они прошли по берегу реки несколько километров, по тем местам, где к ней можно было подойти, там, где река уходила от скал к другому берегу.

Дальше пути не было. Река повернула в эту сторону и билась о каменную осыпь, образовавшуюся от взрыва скалы при прокладке дороги. Дорога была далеко вверху, каменная осыпь обильно поросла крапивой. Крапива всегда начинает расти там, где человек проявляет свою небрежную деятельность.

Свистящий шум, будто выпускали пар под высоким давлением, заставил их насторожиться, они, задрав головы, смотрели на дорогу, так как было полное впечатление, что по дороге едет неизвестная им машина.

Но по дороге ничего такого не ехало, а свистящее шипение нарастало. Юрик опустил глаза, жуткая картина заставила его оцепенеть. Из-под свода Сашкиной босой стопы выползала толстая чёрная змея. Стопа была покрыта цыпками, с задубелой кожей подошвы от постоянного хождения босиком по камням и острой щебёнке, с разбитыми в кровь при спотыкании пальцами. Да и из всей одежды и на Юрике, и на Сашке были только трусы.

Сашка смотрел, как глаза Юрика расширяются от неподдельного ужаса, и его глаза стали тоже расширяться.

— Сашка, гадюка! — преодолел оцепенение Юрик, судорожно указывая рукой на змею.

Сашка проследил взглядом за рукой Юрика, и в тот же миг, бросив удочки, они преодолели усеянную крапивой каменистую, почти вертикальную, осыпь, и оказались на дороге, а ещё через мгновение они были почти дома.

— Как мы очутились на дороге, даже не обстрекавшись крапивой? — удивлялись они, впрочем, как и теперь удивляются, через много лет.

— Сашка! Сашка! Немцам жратву привезли! Побежали нюхать!

Пленные немцы строили дорогу на перевал. Они бурили и подрывали скалы, вручную сбрасывали в пропасти крупные осколки, образовавшиеся при взрыве, совковыми лопатами сгребали мелкую щебёнку. Работали они не спеша, и никто их не подгонял.

Сотни две немцев, работавших рядом с домом Юрика, охранял всего один солдат. Да и тот дремал на пригорке, покуривая от безделья. Он разленился до такой степени, что самокрутку, набитую моршанской махоркой, посасывал, не вынимая изо рта, и у него из полузажмуренного глаза, ближайшего к источнику едкого дыма, сочилась слеза.

Теперь Сашка и Юрик жили километрах в пяти от города, в посёлке, пустующем после выселения местных жителей. В город они будут ходить, когда начнут учиться в школе.

Лагерь для немецких военнопленных был выше по течению реки, примерно в семи километрах от посёлка.

Когда наступал обед, из лагеря приезжал американский грузовик «шевроле», который своей необъяснимо строгой красотой, крыльями, эдакими слегка изогнутыми лопухами, и деревянным рулем сводил Юрика с ума, как впрочем, и все американские машины — «виллис», «додж 3/4» и «студебеккер». Разумеется, «студебеккер» был в этом ряду вне конкуренции.