Разлюбил – будешь наказан!
Шрифт:
Это она для полковника, а по-честному есть у нас как раз и нечего. Мамины отпускные раздали на долги, а до моей зарплаты еще неделя.
Машка знает, ей такие вещи объяснять не нужно. Она в момент организовала натюрмортик, уселась рядом с полковником, как сытая кошка, а мы по краям, как мыши. Притихли и глядим. Ну и бабушка, конечно, отличница-диверсантка, пристает:
– Ешь, Миша, ешь…
Мама положила ей красную рыбку и попросила меня:
– Соня, если в старости я буду такая же, пристрели меня.
– Слава богу, у нас есть что выпить, есть чем
– Ага, – пробасила Машка, – У нас-то есть чем закусить. А у меня в продуктовом отделе девчонки смотрят – что-то колбаса копченая прям с прилавка пропадает. Думали, солдаты. А у одной муж говорит: «Какие солдаты? Офицеры колбасу таскают. Подходят и в рукав. Пообедать не на что». А у нас Генштаб, между прочим! Вот до чего людей довели, суки!
– Вот то-то и оно! – Бабушка подняла указательный пальчик.
И я сижу, рыбку чаем запиваю, слушаю весь этот рассусол. А могла бы сейчас на поезд и на Волгу, к Антону. Не поехала, Антонова мама меня не пригласила. Граница на замке.
– Маша, ты лучше расскажи нам, ну как же ты нашла такого прекрасного мужчину? – полюбопытствовала бабуленция.
– Ох! – Машка расцвела как матрешка, – он к нам в отдел лампу пришел покупать. Такая большущая, ни туда ни сюда, лампа. Она у меня весь сезон простояла, никто не брал. А он пришел, грит: «Что бы мне купить с получки, пока инфляция все не съела?» А я ему грю: «Купите лампу, смотрите, какая красивая. Одна такая у нас осталась».
– Втюхала мне, – усмехнулся полковник.
– Он и купил, – хохотнула Машка, – а потом приходит после работы: «Ну, девчонки, пришел покупку отметить». А я-то вижу – мужик душевный. У нас там, в Генштабе, такие сволочи ходят: пожрать и в койку.
«Ага, – думаю, – как себе, так душевный, а как мне, так кого посерьезней выбирай».
– Миша! Маша! Как мы за вас рады! В наше время встретить своего человека – это сказка! Это такой подарок судьбы! Такого не бывает! – продекламировала мама.
– Вот и дед-то, – бабушка отмахнулась китайским веером и подкатила глазки, – девки к нему в окна по ночам стучали. Все-е-ех прогнал, всех. А я стояла у входа, дежурила.
– У какого входа? – спросила Машка.
– В церковь, – вещает бабушка, – нас по праздникам заставляли учеников ловить. А я в сторонке смотрю, как он служит. Голос звучный!
– Ну, хватит! – Мама подсунула ей кусочек сыра. – Ешь!
– Матушку ему прислали. Уехал он в Шаршки служить. Пятеро детей… – не унималась старушенция.
– Ой! – вскочила Машка. – А как там мальчишечка, тот, что приезжал? Он мне открытку прислал на 8 Марта. – Она ехидно улыбнулась. – Поздравил!
– Нормально, – говорю, – пишем письма. Приедет, может быть… на днях.
Зачем я пошла с тетками в парикмахерскую к Розе? Роза прибежала в наш городок из Казахстана. Она рассказывала, что в один прекрасный день в школе с ее детьми перестали говорить по-русски, ее отказались обслуживать в аптеке, уволили с работы. В Казахстане Роза оказалась русской. В России – казашкой.
Впервые Розу увидели в деревне, там, где у нас дача. Народ шарахался, когда она стучала в окно. Просила картошку, хотела поменяться на свои ангорские кофты. Наша молочница Танюха ее турнула с перепугу. А потом подняла своего Юрачкю и нагрузила ему санки овощами. Он гнался за Розой и кричал: «Не гребуй! Не гребуй!» Роза испугалась сначала, что за «не гребуй», а потом увидела кочан капусты и заревела. «Какая капуста! – Она сто раз всем рассказывала и каждый раз начинала реветь. – Огромный кочан! Хрустящая! Свежая! Зимой! А я уже месяц на сухарях».
Роза ухитрилась открыть в нашем городе парикмахерскую. Она сама взялась за ножницы, хотя всю жизнь была химиком, кандидатом наук. Я все это знала и все равно пошла к ней в маленький кильдимчик с зеркалом и феном.
– Сбацай нам что-нибудь, – рискнула Машка. – У нас юбилей.
– Юбилей! Уже? – Роза изобразила жуткое удивление.
– Пятьдесят лет! Это вам не хухры-мухры! Скоро пенсионеркой будут звать…
– Пенсионеркой! – заржала Роза. – Да на тебе еще объездисси!
И за это ей простили тот отстой, который она всем нам на голове изобразила.
Как я могла отрезать волосы? Это невроз. Невроз проявляет себя в обкусанных ногтях, в отрезанных волосах, в драных джинсах. Я смотрю в зеркало и понимаю – счастье кончилось. А потому что знаю – не донесем мы этот чемоданчик, не дотянем мы эту любовь.
Антон лежал на верхней полке. Чем ближе его поезд подъезжал к моей станции, тем сильнее его тошнило. Он проголодался, вспотел в духоте и пыли, ворочался, устал, но спать уже не мог. Его раздражали обрывки чужих разговоров. Особенно злили две толстые бабы. Они бесперебойно пожирали вонючую копченую колбасу, пили водку и пели: «Без меня тебе, любимый мой, земля мала, как остров». Когда ж вы заткнетесь уже!.. Голова заболела. Антон захотел прирезать старушку, которая шуршала и шуршала бесконечными целлофановыми пакетами. Тетки пели: «Без меня тебе, любимый мой, лететь с одним крылоооооооом». Старушка шуршала и шепелявила. Антон укусил подушку. Подумал, сейчас бы гранату – и на хрен взорвать эту бабку.
Он направился в туалет. Открыл окно. И где-то под Рязанью сбросил под откос тяжелый чемодан со своей любовью. С моей, между прочим, любовью! Отряхнул руки и даже успел найти себе подходящую финальную реплику. Так и сказал: отпускай то, чем дорожишь, если твое – вернется, а если не вернется, значит, оно никогда и не было твоим.
Антон! Ты что? Где ты прочитал эту китайскую муть? Не отпускай! Никогда не отпускай то, чем дорожишь. Ты же знаешь, сколько сволочей вокруг шастает – сожрут за милую душу.