Разлюбил – будешь наказан!
Шрифт:
Но нет, я сижу за столом и строю глазки казакам. Тетки меня подозрительно разглядывают. Ну, думаю, даже они уловили мое дерзкое обаяние. Потом в туалете смотрюсь в зеркало – кофта наизнанку, оно и понятно, я же вся в облаках.
– Крестьяне как с цепи сорвались. Спрос бешеный, – хвалится именинник и вставляет в длинный мундштук тонкую сигарету.
– Вот! А в Европе уже кризис, – изобразил из себя умного красноморденький родственник и потянулся за коньяком.
– Но почему? Уж там-то? Антон, ты у нас специалист по экономике? Объясни, – попросили
Натыкач услышал про специалиста и нахохлился, он сам себе специалист по всем, по всем вопросам.
– Очень просто, – объясняет мой тигр, – не надо тратить деньги на понты – вот и все.
– Какие понты? При чем тут понты…
– Смотрите, покупает человек машину. Хорошую машину можно купить за тридцать, максимум за сто тысяч евро. Но кто-то покупает за пятьсот. Роскошный рыдван с золотой панелью за пятьсот тысяч долларов, и все думают: «Как круто!» А ничего не круто. Он просто не знает, куда девать четыреста тысяч. Это уже кризис.
– Ну… нам это все не грозит, – усмехнулся Борщ, да, Борщ, фамилия такая у хлопца. – У нас, – говорит, – такая маленькая компания.
– Маленькая, но гордая, – усмехнулся муж и покосился в мою сторону.
– Извините, – Натыкач загадочно улыбнулся и вышел в холл с телефоном.
– Смольный! Михалыч, у тебя Смольный сегодня, – кричит вдогонку его сверхшустрая жена и шепчет своим подружкам: – Там такие массажисты! Два оргазма, не поверите…
– Да ты что! Не может быть! Он что, и туда лезет?
– Нет, совсем уж прямо туда не лезет, но очень близко. А ты вся уже расслабилась, а он тебя и маслом, и пеной, и руками. А кто с тобой дома по два часа возиться будет?
– Что ты, масенька, говоришь? – вернулся сияющий Натыкач.
– Михалыч, про Турцию. Рассказываю, как мы с тобой в бане парились.
– Ты лучше расскажи, как мы с тобой рискнули последний раз, съездили в Осетию, – он протиснулся за стол, – коттедж в эквалиптах!
– Где? – переспрашивает мой ехидный муж.
– В эквалиптовой роще, – повторяет импозантный Натыкач.
В чем прикол? Зачем я вам это все стенографирую? А полюбуйтесь! Вот на этот вот дефект материи я потратила два часа своей единственной жизни. Кто там, на небесах составляет мое расписание? Зачем мне впихнули в график это застолье? Почему не дали Антона, всего на пару часиков, один раз за двести лет?
Я обиделась, до меня дошло, что в жизни все не так, как надо. И никто никогда не вернет мне ни час и ни два, и никто не посадит рядом за стол тех, кого я попрошу, и всю жизнь я буду бухать с теми, кто оказался рядом.
Но уж нет! Я изобразила звонок от сына и попрощалась со всеми. В прихожей Натыкач чмокнул меня в щеку липкими губами, в кармане у него звякнула эсэмэска.
В час ночи открылась дверь. Сначала прошел мой нечесаный пес, потом протиснулся мой пьяный кот.
– Где тапочки? – Он посмотрел на потолок. – Кто ждал папу? Никто не ждал. Знаю… Все знаю. Вам нужен не я, а мое наличие. Я вам еще припомню эту вашу эмансипацию!
Кот
И я тоже рядом тут на диване прилягу. Мне надоела моя розовая спальня. Я туда не пойду, у меня аллергия на розовый. Я останусь в зале, где клетки на синих шторах качаются от ветра, как морские канаты, и с улицы светит мощный прожектор, похожий на маяк. Я не хочу в свою розовую спальню, я хочу в дешевый портовый кабак. На каблуках и в корсете, зайду на палубу и крикну пьяным морякам:
– Сегодня я добрая! Любите меня все.
39. Настоящий полковник
Я почтальоншу по шагам узнаю, чувствую ее за километр. Подходит – в глаза заглядываю. Жду телеграмму от своего Антона. И будет там «Умираю. Еду. Люблю». И номер поезда. И вот она чешет со своей сумкой, несет телеграмму. От Машки.
Наша мужененавистница приезжает в гости с… Мишей. Миша? Что за Миша? Да полковник там один, из Генштаба, в котором находится Машкин военторг.
Второй год втихаря эта пуританка крутит с ним роман, а теперь решила предъявить, старая шалава.
Мама сразу аплодировать начала: «Молодец, Машка!» А что это мы аплодируем, если все мужики говно? И сразу: «Какой кошмар! Московский полковник! В нашу грязь, в нашу нищету!» А поезд уже прибывает. Мы бежим за вагоном. Двери открываются, порожки вываливаются, мама визжит: «Маша! Мы здесь!»
Ждали ряху, пузо и погоны, и вдруг Машке нашей подает ручку такой приятный «англичанин». Очочки в тонкой оправе, румяненький, отмытый, легкая полнота, эффектная седина. И, конечно, как Машка любит, брюки со стрелочками, пиджак из тонкой шерсти и рубашечка такая беленькая отглаженная торчит. Светится мужик, сразу и не поймешь, то ли такой счастливый, то ли в вагон-ресторан успел заглянуть.
– Так, – командует Машка по-магазинному, – у нас десять мест.
Это значит десять сумок. Кто она теперь? Пусть будет сразу генеральша. А раньше кто была? Деловая колбаса, не обнимайся при ней. А теперь она вальяжно растрепана, тушь размазалась, глаза блаженно-бессмысленно распахнулись, губы краснющие. Я что, не знаю, сколько нужно целоваться, чтобы так распухли губы? Всю дорогу от Москвы, всю ночь, с мужиком, с животным, со сволочью.
Только в дом вошли, она сразу в мою комнату шмыг, и голоском таким писклявым лицемерным: «Сонь, ниче, да? Мы твои апартаменты займем?»
Ниче, моего пушистика все равно мама не отпускает. Это вам, пенсионерам, можно в одной кровати спать, а нам – ни в коем случае. У вас любовь, а у нас разврат и блядство. Так что радуйтесь, Марь Ляксевна, пока вам подфартило, разгружайте, разгружайте свою вечную сумочку со жратвой.
Мама, как всегда, сразу начала стесняться:
– Маша! Да ты что! Разве у нас нечего есть!