Разные годы
Шрифт:
В землянке на домотканом ковре сидел Вениамин Рукосуев, человек с вялыми от усталости движениями и полузакрытыми глазами. Он молчалив, не от природы, а оттого, что люди, окружающие его, ждут от него именно этой сдержанности и не внешней, не напускной, а внутренней уверенности. «Хорошо бы в бане помыться», — замечает он, будто больше ничего, кроме бани, его теперь не занимает. Впрочем, он тут же забывает о своем желании. Он закуривает, чтобы не уснуть — курить не хочется, во рту горько. Приходит Петр Разумов, майор, начальник штаба, и докладывает:
— К высоте идут сто пятьдесят танков.
— «Тигры» есть? — открывает глаза Рукосуев.
— Есть, три колонны, вот здесь. — Он показывает на карте, и палец его движется по той же узкой полосе земли в шесть километров и останавливается на точке, которой угрожает
— Там есть снаряды? — спрашивает Рукосуев.
— Да, есть, — отвечает Разумов.
— Хорошо, можно идти, — кивает головой и опять закрывает глаза Рукосуев.
Все, больше я ничего не слышал об этих «тиграх». Какая-то тревожность охватывает меня — нет ли здесь той степени усталости, которая делает людей вялыми, неторопливыми. Рукосуев вспоминает в эту минуту не о «тиграх», не о тех ста пятидесяти танках, которые ползут к такой-то точке, а о Николае Железникове, подполковнике, — он теперь там, на поле боя со своими батареями. Потом возвращается тот же Разумов, успевший уже смыть копоть и грязь с лица, и доносит, что горит шесть «тигров», а атака захлебнулась, отбита, отражена, и то, как полковник воспринял и нависшую над ним угрозу и весть о победе, то, что свежий человек мог бы воспринять как признак усталости, — оказалось силой, победившей «тигра».
Я иду к тому холмику, к тем людям, о которых только что доложили Рукосуеву.
В пути встречаются люди с артиллерийской эмблемой на рукаве — двумя серебристыми перекрещенными пушками, — они живут в окопах с домовитой привычкой русского человека — всюду видеть жизнь, они украшают блиндажи, обкладывают ветками окопы, приделывают полочки для котелков и патронташей, выделывают замысловатые узоры на ореховых жердочках, еще и еще раз осматривают свои орудия, они еще не воюют — это вторая линия артиллерийской обороны. И она будет держаться с тем же спокойствием, даже усмешкой, какие свойственны этим людям. Они тоже поглядывают на тот холмик, где идет битва, но им он не представляется адом. Может быть, утром или даже этой ночью им придется заменить павших друзей. Иногда и до них доходит огненный смерч битвы — с завывающим свистом летят бомбы, пикируют бомбардировщики, кверху летят глыбы земли. Люди прячутся, но все же наблюдают за небом: «Все потемнело, видишь, их сколько», — замечает кто-то. Лейтенант зовет в блиндаж: «Нечего храбриться!» Но тот, опустившись на одну ступеньку, присаживается у орудия и закуривает. «Что же, бояться мне, что ли, — усмехается он. — Земля велика, хватит места и для меня, и для бомбы».
И по мере приближения к тому клочку земли, который издали представляется адом, люди более спокойнее и увереннее воспринимают все то, что навалилось на них.
У холмика, притаившись в окопчике, повар Иван Гладких готовит ужин; он что-то напевает, будто на кухне у себя в Свердловске — правда, об этом можно лишь догадываться по движению его губ — грохот битвы здесь все заглушает.
На холмике живут люди в огне и дыму. Они гнездятся у орудий, это их мир, земля, крепость, надежда, уверенность. Они оберегают пушку, маленькую такую, приземистую, так контрастирующую с силуэтом огромного танка «тигр», висящим в блиндаже.
Точка, которую Разумов указал на карте, выглядела на местности так: холмик, спускающийся к оврагу, за ним кустарник, поле и деревня. На точке или, вернее, на холмике были люди, простые обыкновенные советские люди с противотанковыми пушками, ружьями и автоматами. В их поведении, характере, манере держать себя я увидел то же, что и у Рукосуева. Эти люди не были как будто наделены особыми героическими чертами. Они воспитывались в обычной среде советских людей. Старший лейтенант Дмитрий Андреев вырос в деревне Банаки, под Рязанью. У него есть жена, двое детей, любимые и родные люди. Они там — в деревне Банаки, и он думает о них с остротой и волнением, присущим, пожалуй, только людям на войне. Андреев считает себя уже старым артиллеристом, хоть ему пошел только тридцать четвертый год. На этом холмике он — хозяин, командир батареи. Или вот еще один житель холмика — Андрей Пузиков, наводчик. Он вырос под Задонском в маленькой деревушке. Ему двадцать лет, он успел немного поработать на шахте в Щекине на откатке угля. Впервые он участвует в битве с танками. Таков и разведчик Илья Багринцев, и сержант Григорий Коваленко,
Итак, этих людей враги хотели смять и по их раздавленным телам прорваться в глубину нашей обороны, пройти к Курску. Начав наступление на фронте в тридцать два километра, враг как будто сузил его до шести километров. Он бросил сюда триста танков, две дивизии мотопехоты, сотни бомбардировщиков и истребителей, пытаясь уничтожить нашу истребительную артиллерию.
С рассвета гул взрывов сотрясал землю. Бомбы падали у орудий, спрятанных в земле, корежили холмик, смешивали с грязью, копотью траву и кустарники. Люди глохли. Они не могли поднять головы. Воющий свист бомб не стихал весь день. Нужно себе представить одну минуту бомбежки, чтобы понять, какое высокое душевное напряжение потребовалось от людей, пролежавших под взрывами двенадцать часов. Земля засыпала лица, глаза, забивалась в рот. Можно было только на мгновение выйти наверх, где бушевала битва, чтобы отдышаться. Но тут же люди бросались в укрытия. Вновь и вновь появлялись то восемьдесят, то сто бомбардировщиков, вновь свист и взрывы бомб, вздыбленная земля и железный вихрь раскаленных осколков. И люди все же ухитрялись в этом смертном и огненном мире жить, трудиться. Связисты поползли по линии — они все время находили и исправляли обрывы. Иногда, преодолев сто метров под огнем и бомбами, телефонист Горлин должен был вновь искать повреждение. Ожидалась атака, и подполковник Николай Железников требовал четкой связи. Трудно двенадцать часов лежать под бомбежками, но самое трудное и главное — впереди. И пробирался к орудиям Петр Дормидонтов с супом, консервами, сухарями, подвозились снаряды и патроны. Хоть и повару, и телефонисту, и шоферу тоже приходилось двигаться по узкой, невидимой тропе, отделявшей жизнь от смерти.
В шесть часов вечера стих гул, грохот, свист бомб. Немцам казалось, что на этих шести километрах не могло остаться ничего живого, все было смешано с землей. В шесть часов тридцать минут вечера началась атака ста пятидесяти танков.
Впереди шли три мощные колонны «тигров». Истребительная артиллерия приготовилась к их встрече. Нет, людей этих бомбы не смешали с землей — недаром они день и ночь трудились, зарываясь поглубже в землю. Нет, их не устрашил и вид «тигров».
На батарее Андреева все притаились у орудий. Наблюдатель Илья Багринцев доложил: идет восемьдесят танков, их строй напоминает букву «Т». Андреев и сам увидел их в стереотрубу. Они приблизились на километр. За «тиграми» ползла пехота. Андреева вызвал к телефону подполковник Железников.
— Видите? — спросил он. — Бейте наверняка и держитесь.
Железников был спокоен. Это внутреннее спокойствие передалось и Андрееву. Он побежал к орудиям, у холмика стоял Николай Серга. Пушка Серги уже должна была открыть огонь. «Подпусти поближе, Серга», — посоветовал Андреев. Серга прижался к панораме. Потом раздалось два выстрела, второй снаряд попал в «тигра», и он сразу же воспламенился. Пламя взметнулось ввысь. Серга перевел огонь на второй танк.
Андреев по ходу сообщения пошел к пушкам своей батареи. «Видели Сергу?» — спрашивал он у Русецкого, Коваленко и Катюшенко.
— Это ему повезло, — отозвался кто-то. — Ему всегда везет.
Андреев подошел к Петру Катюшенко, приказал ему бить шрапнельными по пехоте, отсекать ее от танков, задержать, прижать к земле — тогда и танки не уйдут.
Но «тигры» уже заметили орудие Серги. Два танка устремились к нему. Серга хотел ударить им в бок. Под ураганным огнем артиллерии и минометов врага Серга, Лазуткин и Токмаков вытащили пушку, развернули ее и открыли огонь с открытой позиции. Еще два «тигра» воспламенились, но весь огонь наступающих танков был теперь направлен на позицию Серги. Сержант бил не переставая. Он стал черным от копоти, дыма и грязи.
Подошел Андреев.
— Давай, идет сюда — видишь?
— Вижу, — ответил Серга. — Пусть секунду еще поживет.
— Я запрещаю эти секунды, давай! — и Серга выстрелил.
— Ну вот, у тебя и четыре «тигра», — усмехнулся Андреев.
Он посмотрел на маленького Сергу — какое сердце и какая душа таится в этом человеке. Это же, очевидно, поняли и враги. Они охотились за ним, хоть Серга и умело маскировался. Один снаряд все же попал в орудие, ствол разлетелся на части. Правильный Иван Токмаков был убит, а Серга тяжело ранен.