Разные годы
Шрифт:
Эти два часа решили судьбу целой цепи опорных пунктов, которые гитлеровцы хотели оборонять и удерживать. Лишь поздно вечером Четвериков дал отдых своим людям. Они заснули тут же, на земле, которую днем отбили у врага.
Через три дня Четвериков подошел к реке. Теперь он уже был на юго-западе от Орла. Битва за весь орловский плацдарм достигла своего высшего напряжения.
С утра до ночи враги предпринимали отчаянные попытки хотя бы ненадолго задержать продвижение советских танков, артиллерии и пехоты. Вновь появились стаи «юнкерсов», вновь в высоком знойном небе завязались воздушные бои.
В этой битве Четвериков занимал свое скромное, но важное место. Он должен был со своими пехотинцами форсировать реку и закрепиться на том берегу. Это просто сказать — «форсировать». Но для того чтобы это сделать, нужны усилия и жертвы,
Вот повозочный Василий Корытный. Под обстрелом и бомбежкой он подвез к реке ящики со снарядами и патронами, потом вернулся за консервами и сухарями, спрятал их в окопе и спросил:
— Все? Можно ехать?
И только тогда он признался, что ранен в плечо.
Вот телефонист Сергей Бекетов. Он тянул провод. Разорвавшийся вражеский снаряд оглушил его и засыпал землей. Он полежал с минуту, потом пополз к реке, вырыл там окопчик и, установив телефон, спокойно спросил у Четверикова:
— Как вы меня слышите, товарищ майор?
Вот повар Тимофей Гирник с той самой, застрявшей в овраге кухни. Он пробирался сюда ползком и принес три тяжелых термоса с обедом для солдат, которым предстояло проникнуть на тот берег. «Как же они пойдут не евши!» — заметил он.
Таков всеобщий войсковой дух на фронте в эти августовские дни 1943 года.
Когда потом, после форсирования реки, я спросил у Четверикова, кто отличился в этой труднейшей операции, он назвал имя человека, который погиб — сержанта Ростислава Костырина. Костырин ворвался со связкой гранат во вражеский окоп и захватил пулемет, мешавший продвижению пехоты. Храбрец был убит осколком бомбы.
— А остальные?
— Все остальные действовали как обычно, — ответил Четвериков.
И в этом «как обычно» была именно та сила, которая помогла удержать наши позиции в июльские дни, позже, в августе сокрушила врага на хорошо укрепленном орловском плацдарме.
Итак, Четвериков должен был форсировать реку. Враг сосредоточил свои огневые средства на узком изгибе ее. Майор, любивший заглядывать в психологию и ход мыслей вражеского офицера, понял, что противник ждет его здесь. Это наиболее удобное место с отлогим берегом и кустарником для его сосредоточения. Именно поэтому Четвериков решил переправляться в километре отсюда. Он нашел там мель, и ночью, вброд, без моста, только с помощью саперной разведки перешел на вражеский берег и нанес немцам удар с фланга. Конечно, нелегко идти по пояс в воде с полным вооружением и тянуть за собой пушки, минометы и обозы. Но все же к рассвету река осталась позади, и автоматчики, пехотинцы, артиллеристы продолжали свой освободительный путь.
Утром наши войска выбили немцев из Орла. И хоть в город ворвались не солдаты Четверикова, наступавшие юго-западнее Орла, но и они вложили свои кирпичи в ту великую и бессмертную цитадель, которую не смогло одолеть и о которую разбилось вражеское нашествие. В этой цитадели — отвага и стойкость, доблесть и мужество, верность идеалам и героизм советского народа. И во славу этой цитадели, в память ее жертв прозвучал в тот день — пятого августа 1943 года — первый салют в Москве, ставший после этого вестником ратных побед нашего народа.
Центральный фронт
Июнь — август 1943
ОТ ДНЕПРА ДО БУГА
«ЦАРИЦА ПОБЕД»
В ту напряженную ночь, когда наши войска огнем и штурмом распахнули ворота в Барановичи, открывающие им пути в Белосток и Брест, — в ту же ночь они устремились на юг и запад. Они уже овладели городом Слоним и приблизились к Волковыску. На Пинском направлении они прошли по лесам и болотам к городу Лунинец, переправившись через реку Припять. Есть какие-то неисчерпаемые силы, которые дают возможность наступать на третьей неделе в том же темпе, как и на первой, и эти силы определяются не цифрами, не обилием танков, пушек и бомбардировщиков, а характером нашей армии. В жизни армии, как и ее солдат, есть такие дни, когда испытываются все ее душевные, нравственные и технические силы, дни,
Я уже в свое время упоминал в своих корреспонденциях о так называемой начальной фазе этого наступления. Она завершилась разгромом вражеской армии, ее отборных и натренированных дивизий и корпусов; армии, в которой были и танки, и орудия, и автоматы, и снаряды, были штабы с продуманными планами обороны, укрепления с высокой инженерной техникой, уже давно подготовленные рубежи — на берегах рек и под землей, были, наконец, генералы с весьма обширной свитой, которым казалось, что они знают все тайны современной войны. И все это подверглось разгрому, а армия с ее генералами и штабами обратилась в толпу беспомощных и оборванных пленников, постыдно умоляющих о пощаде. Это случилось уже на четвертый день битвы, и я не хочу возвращаться к этой начальной фазе нашего наступления — она уже теперь в прошлом и принадлежит лишь истории. Но в те дни июня 1944 года, когда наши танки, артиллерия, конница и пехота нарушили страшную тайну направления главного удара и, разгромив вражеские дивизии и корпуса, вышли на оперативный простор, — именно в те дни наша армия вступила в полосу величайших испытаний.
Утром танки генерала Панова и казаки генерала Плиева начали свой легендарный рейд на Запад. Они захватывали узлы дорог, давили огневые гнезда, прорывали оборону, с боями шли все дальше по белорусской земле, разрубая огромным огненным ножом еще уцелевшие артерии вражеского военного организма. В точно установленном тактическом узле наши танки, артиллерия, конница поворачивали на север, став в одну ночь острым смертельным мечом, занесенным над основными вражескими коммуникациями. Это уже была крупная победа, но завершить и закрепить ее должны были наши пехотинцы, а они двигались сюда пешком. И не по дорогам, а по полям и лесам, проселкам и тропинкам, болотам и лугам. Иных путей у них не было или, вернее, это был их извечный, не раз испытанный путь. Они шли в знойные июльские дни, обливаясь потом, отдыхая лишь перед вечером, когда над землей плывет мрак, еще не прорезанный лунными лучами. Они дрались с врагом у переправ, очищали от вражеских автоматчиков леса, изгоняли их из сел и деревень, вступали в битву с вражескими танками, подавляли огонь артиллерии и шли на запад, где их ждала победа. Да, это шла по белорусской земле не «царица полей», как называют пехоту, а «царица победы», и только выцветшие от солнца и пота гимнастерки да потрескавшиеся от пыли ботинки напоминали всем о проделанном пути. С вещевыми мешками, с грузом патронов и гранат, грузной переваливающейся походкой далеких путников двигались батальоны и полки генералов Батова и Лучинского, закрепляясь на освобожденной ими земле, закрепляясь на ней на веки вечные.
Мне довелось побывать в батальоне капитана Ефима Макарова, который был введен в дело лишь на третий день наступления; оставив позади себя вражеские дивизии, зажатые в «котле», — он ушел на Запад. Батальон этот проделал огромный путь — очищал леса за Бобруйском, гатил болота узкими жердочками к северу от Слуцка, дрался с врагом у Немана, отбивал контратаки танков на подступах к Барановичам и ушел к дороге на Слоним. В этом батальоне были люди, прошедшие пешком от Сталинграда до Орла, потом от Орла до Киева, а теперь от Жлобина до Слонима. Здесь были саперы младшего лейтенанта Василия Постникова, и автоматчики лейтенанта Кузьмы Федорова, и разведчики Николая Перфильева. Все они должны были идти впереди батальона. Находить и обезвреживать «немую смерть», спрятавшуюся под землей или в колее дороги, — Постников может даже в моменты самой большой усталости посвящать в тайны и премудрости противопехотной мины. Прощупывать пути, прочесывать кусты, захватывать перекрестки дорог, проникать в села, еще занятые врагом, идти всю войну бок о бок со смертью и уметь вовремя перешагнуть через нее. Это все были люди, увлеченные своим воинским делом, не замечающие за собой ни героизма, ни мужества, не придающие значения тому, что мы бы назвали подвигом. Так благородный человек не видит в своих поступках ничего благородного — это сущность его натуры.