Разные годы
Шрифт:
Теперь у Андреева осталось три орудия. Он продолжал отбивать атаки. «Тигры» ползли к пушке Коваленко. Он уже поджег три из них, он расстреливал из автоматов сброшенный с танков десант. Его хотели окружить, он не сдавался. Коваленко бил из своей пушки. Он еще успел передать по телефону — к нему лезут, но в него не попадают. Андреев уловил даже усмешку в его тоне. В это мгновение голос Коваленко оборвался, термитный снаряд попал в орудие, сбил щитовое прикрытие и прицел. Григорий Коваленко и замковый Николай Сарженков были убиты.
Андреев собрал оставшихся в живых, еще есть два орудия и есть люди. Можно драться. Атака танков уже захлебывалась. В это время вновь началась бомбардировка с воздуха, авиация пыталась проложить путь танкам. Но люди не уходили от своих орудий. Они продолжали
К ночи «тигры» отступили, на поле боя остались только сожженные танки.
Погиб Георгий Игишев, но он держался здесь четыре дня. И когда он был окружен, Игишев вызвал огонь с соседней батареи на себя. Враги были раздавлены, а он вновь вернулся к своему орудию на этот холмик, на высоту 233,1.
Его спрашивали из штаба:
— Выдержите? Что нужно?
— Да, выдержу, — отвечал он, — дайте автоматчиков.
Ему прислали автоматчиков, они оберегали его от десантов, но перед вечером враги, должно быть, решили смять этот клочок земли любой ценой. Они бросили на два орудия Игишева пятьдесят танков; он доложил только об этом.
— Справа идут танки, слева — автоматчики. Отбиваюсь, не беспокойтесь.
Он успокаивал тех, кто был позади него, в тылу.
После гибели Игишева всю тяжесть обороны холмика принял на себя орудийный расчет Михаила Кайдалина.
Это сибиряк, человек кряжистый, выросший на Алтае, воспитанный в артиллерийской школе. Он как бы врос в этот холмик, как дуб — его надо вырывать с корнями. Высота 233,1 была теперь жизненной целью Михаила Кайдалина. Она омыта кровью. Люди будут оборонять ее до последнего дыхания. Кайдалин много видел на войне, много пережил. Теперь он был в том состоянии, когда жизнь сужается, утрачивает свой обычный смысл и горизонт. Он ценил и видел только клочок земли, который он занимал. Это была крепостная линия Кайдалина, его редут. За его чертой он не мог обнаружить ни покоя, ни тревоги, ни привязанности, ни любви.
У него возникли новые понятия о долге, чести, о дружбе и жизни. Кажется, такая простая вещь — отойти от холмика, от своей точки на сто метров. Но здесь это главный стержень жизни, войны и победы. Если выдержишь — ты герой и настоящий русский артиллерист, бог войны, если отползешь — ты предатель, и трус, и раб войны.
Два боя он провел с «тиграми». На него ползли тяжелые танки, которые он видел впервые. Он и его маленькая пушка были той точкой, которую «тигры» не должны были преодолеть. Кайдалина устрашали бомбами — одна из них даже попала в ход сообщения — Голубев и Авдошкин оглохли, но их руки и глаза действовали с вниманием и осмотрительностью, с проворством и точностью, они отбивали атаку танкового десанта. Потом перенесли огонь на «тигра». Снаряд пробил броню, но танк не воспламенился. Кайдалин хотел уже перенести огонь на второй танк, но подбитый «тигр» все еще не горел. Он прицелился в бак…
Он видел только танки; они рычали, стреляли, завывали, приближались. Вот они — до них рукой подать. Михаил Кайдалин выдержал до этой дистанции, хоть последние три секунды, пока танки прошли еще десяток метров, он стоял со сжатыми от напряжения кулаками. Установщик Константин Подколзин торопил его, и до сих пор Кайдалин упрекает его в мимолетном мгновении слабости. Но вот он решился. Открыл огонь. Это была короткая схватка Михаила Кайдалина с «тиграми». Он поджег четыре танка и как будто удивился, когда увидел высокий столб огня и дыма над тем местом, которое казалось ему угрожающим, опасным, смертельным.
Теперь Кайдалин победил, и он с еще большим уважением отнесся к своей пушке и к людям, которые его окружали, — Горбатенко, Подколзину, Голубеву, Авдошкину. Вновь их бомбили — Кайдалин потащил орудие в укрытие. Орудие показалось ему легким после той тяжести, которую ему пришлось преодолеть в бою с танками. Да, теперь он мог делать все, что угодно, даже поднять пушку.
С такой же яростью, умением и упрямой волей дралась с врагом вся артиллерия полковника Вениамина Рукосуева. Она
«Противник подтянул двести танков и мотопехоту, готовится к атаке. Первая и седьмая батареи мужественно и храбро погибли, не отступив ни на шаг, уничтожив сорок танков; вторая и третья батареи и противотанковые ружья приготовились к встрече противника. Связь с ними имею, буду драться, или выстою, или погибну. Нуждаюсь в боеприпасах всех видов, резерв в бой ввел. Жду указаний. Связь с соседями имею».
И они выстояли, выдержали, не отступили.
В этот предвечерний час наши солдаты думают не об отдыхе, а об атаке. Их занимает холм, который виден вдали, его не удалось удержать — немцы продвинулись туда. Но, пробившись на холм, или, точнее, на высоту 257,1, враг уцепился за гребни, зарылся в землю, не без оснований боясь, что вечером же или на следующий день придется отдать клочок русской земли, завоеванный такой страшной ценой. И наступил тихий вечер, без артиллерийской канонады, взрывов бомб, вражеских атак и тоскливого завывания мин. В небе уже не раздавался сухой треск пулеметных очередей, земля, будто уставшая, не вздрагивала, а лишь кое-где дымилась.
Так захлебнулось и завершилось вражеское наступление на Орловско-Курском направлении.
Наши же войска в эту ночь готовились к контрудару. На исходные позиции выходили танки, подтягивалась артиллерия, на дорогах не умолкал и не прекращался неутомимый труд войны — подвозились снаряды, мины и патроны, двигались колонны пехоты. И люди, усталые и измученные битвой с врагом, выдержавшие и отразившие натиск огромной силы, не могли уснуть — они ждали вести, самой радостной и волнующей для солдата, — о начинающемся контрнаступлении. Они не сомневались, что врагу будет нанесен контрудар, хоть еще ничего точно не знали. С первых дней оборонительных боев они, движимые внутренним убеждением, надеялись, что наступит час, когда наши войска атакуют врагов. И эту убежденность, выросшую теперь в неодолимую веру, они пронесли сквозь огонь и смерть битвы. Это была воинская, даже душевная потребность людей, испытавших в эти дни и горечь утрат, и великое напряжение битвы, людей, несших в себе предсмертную боль, муки и заветы павших в этой битве.
Но весть о контрнаступлении не пришла ни на рассвете, ни утром. Дважды появлялся вестовой в полуразрушенной избе, где мы лежали на полу в тревожной настороженности. Но он то привозил газету, то вызывал зачем-то капитана Николая Махрова. «Можно еще отдохнуть», — с неопределенностью заметил капитан, когда он вернулся, и в ту же минуту заснул крепким солдатским сном.
Утром я встретил здесь Алексея Ванякина. Это тот самый Ванякин, «левый край второй сборной «Спартака». Он стал воином, вожаком минеров, которых называют «людьми с движущейся смертью». Они не только минируют поля и дороги, а ждут, пока на них подорвутся танки и орудия врагов. Нет, это не простое дело. К тому же они учитывают, что враг пользуется разведкой. Ванякин и его люди закладывают тонны мин там, где фашисты идут, убежденные, что путь не опасен. Да, приходится жить и трудиться под огнем и артиллерийским обстрелом, придумывать самые хитроумные уловки и появляться на поле битвы в минуты наивысшего напряжения. Война, ведущаяся на больших пространствах, потребовала создания таких отрядов с «движущейся смертью». Всю землю и все дороги нельзя заминировать. Но Ванякин переносит минное поле с быстротой и смелостью, необходимыми в бою, управляет минами на виду у врага, не подозревающего, что только что разведанные овраг, дорога или холм таят в себе огонь и смерть. Ванякин уже насчитывает восьмой десяток танков, подорванных на его движущихся минных полях. Теперь он торопится к полю боя, где его минеры должны проделать проходы для наших танков и пехоты, которые еще ночью вышли на исходные позиции.