Развод в 45. Любовь генерала
Шрифт:
Я тогда уже в разводе был год или два. Дети с моими родителями жили, а меня отправили на Ближний Восток. Обещали, что там курорт будет. Но что-то пошло не так.
Попали в пекло.
Сколько я видел сломанных людей после. Это кажется, что убивать просто. Просто, наверное, когда ты не видишь кого. А когда видишь? А когда кажется, что это ребенок, а у него граната за пазухой? Или девчонка красивая, глаза раскосые из-под паранджи блестят, и дуло автомата.
Когда видишь своих людей истерзанных, израненных,
Святости там нет. Все под кайфом. Дурь курят, жуют, нюхают, колют. Алкоголь хлещут так, что нам и не снилось. Борцы за справедливость, как же!
Всё видимость, всё ложь.
Бывали моменты там, когда казалось — всё, край. Достало. Вздернуться хотелось.
А тут она — Галчонок. Сидит, вышивает что-то и песню поет.
Она говорила, что мечтала стать хирургом, не сложилось пока. Она так и говорила — пока. Мол, время еще есть.
— Отслужу тут, пойду опять поступать, у меня же льгота будет, вот. А вышивка — это навык, чтобы раны шить лучше. Раны я хорошо шью, меня всегда в операционной хвалили. А знаете, как хирурги тренируются? Хотите, покажу?
Мы все обалдели, когда она достала виноградинку, разрезала ее ножом, а потом сшила, да так аккуратно! И сок весь внутри остался.
— Хотите виноградику, товарищ полковник?
Я хотел. Только не виноград. Тогда в глаза ее посмотрел, и свело всё внутри, давно никого не было, а тут бабенка такая сочная, вкусная. Думал, прогонит меня, отчитает — она умела быть строгой. А Галка…
— Я вас давно люблю, Олег Янович.
— Ты чего на “вы”, Галюш?...
— Потому что…
Не думал, что так меня затянет. Планов не строил. Видел, что у нее серьезно, но что я ей предложить мог?
Мог. Всё мог.
И жениться мог. И имя дать. И малыша. Она очень хотела ребенка, была бы хорошей матерью.
Помню, я как-то очнулся ночью, увидел, как Галка сидит, волосы свои длинные в косу заплетает, а по щеке слеза катится, одна, вторая… И ни звука. Просто в тишине.
Я спросил, почему она плачет, сказала, что просто сон дурной увидела.
— Хочется домой, в Россию, к маме, поедем к моей маме? Она такие пирожки печет вкусные. Я почему такая кругленькая, потому что мама так вкусно готовит.
— Какая ты кругленькая? Осталась кожа да кости.
Галя на самом деле похудела к тому времени сильно.
— Ты меня любишь, Олег?
— Люблю, птичка моя, люблю сильно.
— Вот и хорошо. И я люблю.
Почему я на ней не женился, мог ведь?
Вместе мы были полгода. Обстановка стала спокойнее, мы наступали, позиции держали отлично. Расслабились даже.
Когда меня в Москву вызвали, была мысль Галчонка с собой взять. Но я подумал — что ее мотать туда-сюда? Вернусь, заберу и увезу с собой. Я ведь понимал, что
Как раз был на приеме у министра, когда срочно молнией пришли новости. Нападение на лагерь. Пятнадцать убитых, семеро раненых.
Галка…
Она погибла сразу. Быстро. Не мучилась. И даже не успела ничего понять. Ей, можно сказать, повезло, потому что одну из наших девчонок эти звери мучили сутки.
Я вернулся, чтобы похоронить товарищей. И забрать Галю. Отвезти ее к маме с пирожками.
Почему не женился? Самовлюбленный, борзый идиот. Думал, что есть время. Думал, что мы всё успеем. Обременять себя не хотел. Вот почему. Мне и так было нормально, казалось, что и ей тоже.
— Товарищ генерал, мы не можем вам отдать тело Ермолаевой, вы… не родственник.
Я тогда чуть не разъебал к хренам всю эту бюрократическую кодлу.
Тело забрал.
Пирожки у мамы на самом деле были вкусные. Только в горло не лезли.
— Спасибо вам, товарищ генерал, за то, что вы Галочку… привезли.
— Если бы не я, она была бы жива.
Сказал. А что я мог еще матери сказать?
Стою в сквере у гостиницы, половину пачки скурил. Одну заканчиваю, другую начинаю.
Курить я давно бросил, но вот сейчас…
Больно.
Опять больно. Вроде бы забыл всё.
Тихий звук шагов и шлейф знакомого аромата.
— Зимин, ты что творишь?
— Мы разве на “ты”, Лисицына? Не пили же на брудершафт…
— Так давай выпьем, генерал? Я принесла твое шампанское, и стаканчики.
— Здесь, что ли, будем пить?
— А что, у вас нельзя на улице? Можно не доставать из пакета.
— Бедовая ты баба, Эвелина Романовна.
— Какая есть. Наливай.
Усмехаюсь.
Она совсем не похожа на Галку, вообще другой типаж. Я ведь и не помню ее уже почти, птичку-невеличку. Матери ее помогаю, сестре, племянникам. Памятник на могиле поставил. А не помню.
— Ты ее сильно любил?
— Недостаточно. Если бы я ее любил, она была бы жива.
— Расскажешь?
— Прости, Лиса, не сегодня.
— Как знаешь.
— А ты любила мужа?
Кивает.
— А сейчас любишь?
— Нет, не люблю. Не люблю подлецов и предателей.
— Всё серьезно так? В чем же он накосячил?
— С невестой сына переспал.
— Сука.
— Именно.
— Что ж… В одном мне повезло.
— В чем, Зимин?
— Я не подлец и не предатель.
Разливаю игристое, подаю ей стаканчик.
— Готовься, Лисицына. Буду за тобой ухаживать, долго и упорно, пока не сдашься.
— А если не сдамся?
— Ну… тогда применим шантаж.
Говорю и подмигиваю, протягивая стакан, чтобы чокнуться.
— За это и выпьем.
— За шантаж?
— За любовь, дурочка, за любовь.