Развод. Он влюбился
Шрифт:
Они приходили то по одному, то все вместе. Приносили гостинцы, трогательно поправляли подушки, поддерживали. Болтали обо всем на свете, искренне ждали, когда его выпишут, чтобы забрать домой.
Когда они появлялись, Жданов неизменно притворялся спящим, потому что до тошноты бесило это заботливое кудахтанье.
Но больше всего в эти моменты мучила горькая зависть, потому что к нему никто не приходил, и уж точно никто не ждал его возвращения
Да, заезжала сестра. Но у нее была своя жизнь и своя семья, и она не могла кататься в другой город каждый день. Да, наведывались родители –
Приятели заезжали…
Только это все было не то и не помогало справиться с сосущим чувством одиночества, все сильнее и сильнее расползающемся в груди.
Ночами, когда он таращится в темный потолок, потому что никак не мог уснуть, ему отчаянно хотелось перемотать все назад.
Откатить до того момента, как получил первое письмо с фотографиями Марины.
Надо было просто нажать «удалить». Не отрывать, не говорить себе «одним глазком гляну и все», не ждать очередных посланий с трепетом восторженного юнца, ни разу в жизни, не видевшего женской груди.
Надо было делать правильный выбор еще тогда. И все сложилось бы иначе.
Была бы семья. Хорошая, дружная, где все друг друга любили, поддерживали и были по-настоящему близки.
Был бы дом, который до сих пор был настолько сердцу, что даже спустя столько времени являлся во сне и мучал невозможностью вернуться.
Рядом была бы ироничная, надежная Ленка и Даша с ее задорным смехом и звонким «папочка». Да много чего было бы.
Теперь же все.
Он остался один, никому не нужный. Вместо семьи – пустота, вместо родного гнезда – квартира на четвертом этаже, в доме, где постоянно ломался лифт. Из поддержки – только костыли, с которыми ему придется ходить чуть ли не год.
Жданов искренне сожалел о том, что натворил, поддавшись плотским желаниям и иллюзиям о том, что он все так же молод и крут, как двадцать лет назад. И как и все, кого мучило жгучее чувство вины и разочарования, мечтал о прощении.
Молниеносном и относительно безболезненном. Пусть с надрывом и через слезы, но прямо здесь и сейчас. И малодушно уповал на то, что его физическое состояние ему в этом поможет.
Он надеялся, что когда бывшая жена увидит, как он жалок и слаб, как ему плохо, как сильно он раскаивается и как жестоко наказан за свою глупость, то ее сердце растает. Она вернется, пусть поначалу только из жалости и чувства долга — ведь Елена из тех ответственных женщин, которые ни за что не оставят отца своей дочери в беде, чтобы между ними не произошло в прошлом. А потом потихоньку все наладится. Он исправится и будет самым хорошим мужем на свете, а она забудет об обидах. И заживут они, как и прежде.
Однако в этом прекрасном, простом и таком понятном плане оказался один крайне внушительный изъян.
Лена и не думала к нему приезжать, да и звонками не баловала, хотя он писал ей каждый день, присылал фотографии унылой больничной обстановки и посиневших пальцев, сиротливо выглядывающих из недр гипса.
Первый раз позвонила через пару дней после операции, чтобы уточнить какие-то вопросы по заявлениям на Марину. И скупо пожелав ему выздоровления, даже слушать не стала о его проблемах.
Второй раз позвонила к Рождеству. И снова не
Жданов не сомневался, что Лена превратит жизнь подлой обманщицы в ад. Марина это заслуживала, как никто другой.
Однако у него самого для войны и разборок не было сил, хотелось только спокойствия и понимания.
Улучив момент, когда разговор почти завершился, и Лена явно собиралась распрощаться, Алексей печально поведал о том, как ему непросто на больничной койке и как сильно он пострадал по вине этой малолетней твари.
— Я был таким дураком, Лен, — прошептал в трубку, чувствуя, как пульсирует сердце от раскаяния и желания вернуть все как прежде.
— Ничего. Поправишься, — сказала она. — Кости заживут и будешь как новенький. Еще в марафоне поучаствуешь.
Он надрывно улыбнулся. Такая вот его бывшая жена…сильная, неунывающая, молодец…
— Да какой марафон. Восстанавливаться долго. Как буду на четвёртый этаж ползать если лифт сломается, вообще не представляю. И по дому. Вдруг упаду? Как вставать? По хозяйству как шуршать? Я же теперь один…
Он горестно замолчал на середине фразы. Чувствовал, что Елена понимала его раскаяние, что ей искренне жаль его – не чужие ведь! Полжизни вместе провели, а это сильнее любых обид и недоразумений.
Он ждал ее следующих слов с трепетом и надеждой. Так волновался, что почти не дышал.
— Спроси у Олеси, сохранился ли у нее номер Людмилы Степановны Борисовой, — посоветовала Лена.
— Кто это?
— Сиделка. Чудесная женщина. По хозяйству поможет, помоет, подмоет, накормит, уколы сделает. Если потребуется, может и круглосуточно за тобой присматривать. И кстати, вместо костылей пока можешь взять кресло с приводом. Будешь гонять. В интернете глянь – их полно, выберешь себе по вкусу. Или можно с барахолки б/ушное купить… В общем, ты сам смотри, как тебе там удобнее. Давай, поправляйся. Мне пора. С праздником тебя.
— Лен…
В трубке уже гудки, в душе – пепелище из растоптанных надежд.
Он-то рассчитывал, что она растрогается, скажет: «Не переживай, Лешка, прорвемся!» и предложит свою помощь, а он смиренно примет ее.
А она предложила сиделку, которая в случае чего жопу может подмыть, да кресло для инвалидов.
Сказать, что Жданов был разочарован – это ничего не сказать.
Он даже разозлился на бывшую жену. Разве можно быть такой жестокой! Да, он оступился! Но судьба его и так наказала! Зачем еще добивать? Чего она хочет этим добиться?
И тут же внутренний голос бесстрастно прошептал, что Лена ничего не собирается добиваться. Что ей просто все равно понял он, не понял, раскаялся ли, наказан ли.
Он просто больше не нужен ей ни в каком виде. И возвращаться она не собирается. Тем более из жалости.
Открытие было неприятным и очень болезненным, но Алексей все еще надеялся переломить ситуацию в свою пользу и достучаться до бывшей семьи.
Поэтому, собравшись духом, позвонил дочери.
Она не сразу, но все-таки ответила и это вселяло определенные надежды на успех.