Развод. Тот, кто меня предал
Шрифт:
А тут она. Искореженная вся, сокрушенная, разбитая. И бог с ними, с физическими травмами. Переломы срастаются, ссадины заживают, синяки сходят — мне ли не знать. Все это даже следа на коже не оставит.
А внутри что? Как вылечить ее душу? Я бы забрал ее боль, если бы мог. Унес с собой, хоть в могилу. Она бы никогда не увидела этого и продолжила бы жить счастливо и похрен если без меня.
Если бы я мог.
Глава 17. Остаться прежним
Обняв
Почему это происходит с нами? Неужели мы не заслужили ребенка? Столько лет бесполезных анализов — по кругу, один за одним, а результат одинаков: все в пределах нормы, проблемы нет.
Почему Господь не хочет даровать нам малыша? Ведь мы любим друг друга, у нас есть финансовая возможность дать маленькому все, показать мир! Мне все равно — девочка или мальчик, я буду обожать своего ребенка в любом случае.
Прикрываю глаза, и по щекам стекают горячие слезы, теряются в плотно сомкнутых губах. Давлю в себе стон отчаянья и втягиваю носом воздух в попытке успокоиться. Ничего не выходит.
Родные руки обнимают меня, теплая грудь прижимается со спины:
— Что сказали? — спрашивает Мирон и целует меня в макушку.
Утираю рукой слезы и бормочу:
— Как всегда, одно и то же: у вас все в порядке, расслабьтесь и просто живите. Или делайте ЭКО.
Муж поднимает меня на руки, прижимает крепко к себе и садится вместе со мной на диван.
— Рит, знаешь, я счастлив с тобой и без ребенка.
— Неужели тебе не хочется маленького? — удивленно спрашиваю я.
— Хочется конечно. И проблемы можно решить, вариантов много: ЭКО, суррогатное материнство, усыновление, в конце концов.
— Даже не начинай, — перебиваю его, и Мирон примирительно кивает.
— Вот поэтому я и говорю тебе — я люблю тебя, родная. Ты моя семья, а малыш…уверен, он обязательно у нас появится. Просто сейчас не время.
Не время… не время.
А когда время?
Когда время моего счастья? Есть точная дата? Когда-то же это должно случиться? Или от меня отвернулись?
Эй, там! Наверху! Ты вообще видишь, что здесь у нас творится? Или ты меня уже списал как ненужную, бесхозную вещь?
Через силу пытаюсь открыть глаза, но ничего не выходит. Не хочу возвращаться в реальный мир. Хочу вернуться на два дня назад и остаться дома. Включить фильм, сделать себе огромную кружку какао. В понедельник пойти на УЗИ и увидеть маленького, узнать — кто там? Мальчик или девочка? Я чувствовала,
Теперь уже все бессмысленно.
Кладу руки на живот, проверяю. А вдруг почудилось? А вдруг это всего лишь плохой сон? Сейчас он закончится, и все вернется на круги своя?
Нет, не почудилось.
Мои руки, как всегда, ледяные, на кончиках пальцев будто маленькие иголки, которые крохотными шипами впиваются под кожу. Неожиданно сверху меня накрывает тепло.
Родные, до боли знакомые горячие ладони держат меня, пытаются защитить, снова отдать свое тепло. Мне не нужно открывать глаза, чтобы знать, кто это.
Поднимаю веки и слегка поворачиваю голову, рассматриваю мужчину напротив себя. Мирон сидит на стуле, на котором раньше сидел другой мужчина. Как там его звали? Олег, точно.
Мой бывший муж выглядит откровенно плохо. На щеках трехдневная щетина, под глазами темные мешки, взгляд поблекнул. Все лицо как-то осунулось, похудело. Мирон одет в домашнюю одежду — спортивные брюки и футболку. Это так странно.
Мой бывший муж — человек статуса, который носит самые дорогие костюмы и рубашки. Он даже джинсы особо не признает, а тут…
Передо мной человек, которому незнакомо слово «лоск». Обычный мужик, не особо заморачивающийся своим внешним видом. Мне хочется спросить, почему он так выглядит, но Мирон опережает меня:
— Рита… ты пришла в себя, — опускает голову мне на руку, прикасается теплыми сухими губами, оставляет поцелуй.
Потом отстраняется буквально на пару секунд, разрывает контакт. Жмет на кнопку, вызывает персонал. Этих секунд мне хватает, чтобы понять, как болезненно одиночество.
— Сейчас, Кудряшечка, потерпи. Болит, да? Я вызвал врача, сейчас подойдет.
Я не знаю, с чего он решил, будто у меня что-то болит. Хотя болит у меня все. И внутри, и снаружи. Не успеваю задать ему вопрос о том, как он тут оказался — приходит Анна Ильинична и начинает проводить осмотр, задает какие-то вопросы, что-то рассказывает.
Я многое пропускаю мимо ушей, вылавливаю какие-то обрывки слов. О том, что меня дважды вводили в состояние сна, потому что у меня были приступы. А потом я проспала двое суток.
Двое? Так много? Не помню ничего, не понимаю.
Я киваю на все, что говорит доктор, хотя из этих обрывков непонятно ничего, все пролетает мимо меня. Мое внимание сосредоточено на Тьме в углу, которая, как давняя подруга, ждет меня.
Я сошла с ума, я знаю. Как знаю и то, что там не может быть никого. Стены палаты белые, на улице вовсю светит солнце. Еще рано для теней, но они там.
Тьма клубит их вокруг себя, как гадюк. Она не зла ко мне, нет, просто я — ее, и мы обе это знаем. Я оказалась слабой, неготовой к проблемам и бедам, а ей именно такие и нужны.
— Вы слышите меня, Маргарита? — Анна Ильинична спрашивает встревоженно, щелкает пальцами перед мои лицом.
— Слышу, — слышу, но не понимаю ни слова и взгляда от теней не отвожу, гипнотизирую их.