Развод. Тот, кто меня предал
Шрифт:
— Я здесь с тобой не для того, чтобы раздевать тебя, — ты это в состоянии сделать сама — а для того, чтобы ты не наделала глупостей.
Он произносит это отчужденно, потом разворачивается и уходит. Я сижу на пуфе и смотрю в стену перед собой.
Ну и что это за обращение с женщиной? Назвался груздем — полезай в кузов! В конце концов, я тут именно за этим — мне нужно оказать помощь, а не бросать на произвол судьбы.
Сижу так какое-то время. Слышу, как вдали что-то громыхает на кухне, включается телевизор и начинает
Небрежно стягиваю пуховик, кое-как встаю и бросаю его на пуф, подхватываю костыль и иду на шум.
Двигаюсь тихо и медленно.
В дверном проеме замираю.
Это просторная кухня-гостиная. На одной половине диван и большая плазма, на экране которой трясут своими булками красивые девы. На другой половине за барной стойкой сидит Мирон. Голова опущена, руками он обхватил ее и опустил лицо. Застыл в этой позе. Уставший, разбитый. Он бы хотел, чтобы все было по-другому. Но жизнь не спрашивает у нас разрешения, вмешиваясь в наши планы.
Перед ним тарелка с едой, напротив еще одна тарелка, видимо для меня. Смотрю, что там внутри: паста с морепродуктами, моя любимая.
— Если ты ждешь меня, то не стоит. Я не голодна, — по правде говоря, я понятия не имею, когда ела в последний раз, но голода, как и аппетита, не чувствую. — Покажи мне мою комнату.
Мирон поднимает голову и смотрит на меня. Взгляд прожигает, испытывает, наматывает все мои внутренности на кулак.
— Сядь и поешь, — командует он. — Ты отказалась от завтрака и обеда, но ужином я тебя накормлю.
— Нет, — произносит мой язык практически автоматом, необдуманно.
Я разворачиваюсь, намереваясь пойти по коридору в поисках хоть какой-либо кровати, чтобы уснуть на ней. Впасть в беспамятство. Но муж не дает мне сделать и шага. Грубо поднимает на руки и сажает на высокий стул.
— Или ты поешь сама, или я покормлю тебя, — шипит озлобленно.
— Дай мне уйти, — прошу отстраненно.
Мир смотрит мне в глаза, оценивает каждое мое слово и отвечает тихо:
— Ешь.
— А после ты меня отпустишь?
Мужчина садится напротив и подпирает кулаком лицо. Он постарел лет на пять, не меньше. Залегли морщины, потемнела кожа, вся лощеность моего бывшего мужа схлынула, оставляя мне лишь обычного уставшего мужика.
— Я не смогу тебя отпустить, Рита.
Протягиваю руку и отодвигаю подальше тарелку, отказываясь от еды. Мирон громко и грязно ругается, подходит ко мне, накалывает на вилку макаронину из моей тарелки и подносит к моим плотно сомкнутым губам:
— Открывай и жуй.
Отрицательно качаю головой, на что Мирон окончательно звереет, надавливает мне на щеки, и я машинально распахиваю рот. Он кладет внутрь еду и ждет, что я буду жевать.
Смотрю на человека, который когда-то был так дорог мне. Он казался самым близким, самым нужным. Моей опорой и поддержкой.
По
— Я не хочу этого делать, Кудряшка. Не хочу, — не хочет, но продолжает, заставляя меня есть.
Кормит меня, словно неумелого ребенка.
Как же мы пришли к этому, Мирон? Как оказались здесь? В этой точке нашей жизни? Что мы сделали не так?
— Я наберу тебе ванну, — говорит он после этого «прекрасного» ужина.
— Не надо, — снова неконтролируемо сопротивляюсь.
Мирон убирает посуду в посудомойку, бросает на меня холодный взгляд и говорит нейтрально:
— Ты не была в душе больше двух недель. От тебя воняет, Рита.
А мне опостылело все.
И он, и слова его. Мне нужно лишь одиночество, вот что. Я смогу подняться, сделаю все сама. Встану на ноги и буду жить дальше.
Пока я перевариваю сказанное им, Мирон уходит, а я остаюсь сидеть на стуле и смотрю на столешницу, как будто там могут быть все ответы на вопросы.
— Идем, — зовет меня Мирон, и я дергаюсь от звука его голоса.
Я бы могла продолжать испытывать его терпение, но я настолько устала, что слушаюсь приказа, беру осточертевший костыль и иду за бывшим мужем.
В ванной комнате сажусь на предложенный стул и замираю. Что дальше?
— Раздевайся, — снова командует.
— Нет.
— Ты собралась купаться в одежде? — вскидывает бровь и кривит рот в улыбке. — Или мне раздеть тебя?
— Выйди. Я не хочу, чтобы ты видел меня голой, — говорю ему, хотя не могу понять, правда это или нет.
Мирон игнорирует меня:
— Раздевайся давай. Или мне самому?.. Нет того, чего бы я не видел на твоем теле.
А вот это ложь. На моем теле новые шрамы, швы. Мое тело ломаное и слишком хрупкое, ему не нужно лишнее внимание, тем более мужское. Но все-таки я принимаю правила Мира и раздеваюсь, со злостью стягиваю с себя все, в том числе и белье.
Сижу перед ним нагая и медленно поднимаю взгляд, рассматривая лицо Мира.
На нем маска. Безжизненная маска, за которой скрывается… Что? Боль? Разочарование? Злость? Жалость? Или же все сразу? Он громко сглатывает, дважды моргает и вынуждает себя отвернуться от меня.
Это ранит больно. Неужели ему настолько противно на меня смотреть?
Мирон опускает руку в ванну, пробует температуру воды, как будто реально собирается купать ребенка, потом поворачивается и, стараясь не разглядывать, поднимает меня на руки и кладет в воду.
Намыливает мочалку и начинает водить по моим рукам, ногам, шее. Моет мне голову. У меня нет никакого стеснения. Он не тот, кого стоит стесняться. Все это время я неотрывно слежу за своим бывшим мужем. Он увлечен: несколько раз прикусывает губу, сдувает отросшую кудрявую прядь со лба.