Развязка петербургских тайн

Зобин Вадим

Он машинально вытер кровь и быстро, захлебы­ваясь словами, заговорил:

— Я приехал сюда из-за жены Коврова... Ее звали раньше Юлией Николаевной Бероевой... Она покушалась на младшего Шадурского... Владими­ра. Ее осудили в каторгу.

Наташа знала эту историю. Целый месяц весь Петербург только и говорил об этом. В обществе образовались две враждебные партии. Одна дер­жала сторону молодого князя, другая, не менее мно­гочисленная, приняла сторону Бероевой.

— Бероева умерла в тюрьме, — с недоброй улыбкой сказала Наташа. — Она никак не может быть женой Коврова.

—

Ее похоронили живой, — сказал Загурский. — У нее был летаргический сон... Тюремный врач ошибся... В таких случаях дыхание и пульс очень редкие. Легко можно ошибиться...

— Как же ей удалось спастись?

— На ее счастье, могилу раскопали гробокопа­тели...

— Разве такое бывает?

— Как видите...

— Я полагала — только в романах...

— В жизни порой случаются такие невероят­ные истории, о каких не прочтешь ни в одном ро­мане...

— И зачем вам нужна эта несчастная женщи­на? Если правда все, что вы мне рассказали, она столько пережила... Справедливым было бы оста­вить ее в покое,— сказала Наташа.

— Я имею поручение заняться ее лечением, с тем чтобы результатом вышеозначенного лечения явилась ее полная и неизлечимая невменяемость.

Наташа многое пережила в жизни, и ее трудно было чем-либо удивить. Но то, что сказал Загурский, даже на нее произвело сильнейшее впечатле­ние.

— Кому и зачем это нужно?! — воскликнула она.

— Нужно генеральше Амалии Потаповне фон Шпильце. Бероева — свидетельница ее преступле­ния, и пока она дееспособна, над Шпильце висит топор правосудия... Другое дело, если ее признают невменяемой.

— Так, значит, все, что утверждала на суде Бе­роева, правда?

— Истинная правда, — подтвердил Загурский.

— И вы выполняете поручение генеральши?

— Я взял у нее двадцать пять тысяч задатка...

— Вы… вы попытаетесь это сделать?! — не веря этому и все же боясь ответа, спросила Наташа.

— Наталья Алексеевна, скажите по совести: по­хож я на человека, который может такое сотво­рить?

Наташа глядела на Загурского, и смешанные чувства терзали ее. С одной стороны, Платон Алек­сеевич вызывал у нее безграничное доверие, ему хотелось верить, было немыслимо представить его исполнителем злодейского плана; с другой — жизнь научила Наташу никому и никогда не доверять...

— Но вы же взяли задаток, — тихо сказала она.

— Это ровным счетом ничего не значит...

— Платон Алексеевич! Перестаньте загадывать загадки... Деньги просто так не платят. Тем более — большие деньги... Я — на краю... Все это может плохо кончиться и для меня, и для вас...

Они стояли друг против друга не отводя глаз. И говорили они совсем-совсем тихо, но каждое ска­занное слово терзало их барабанные перепонки, гремело, как звук многопудового колокола.

— Я хочу отправить генеральшу Амалию Потаповну фон Шпильце в каторгу, — отделяя каждое слово, сказал Загурский. — Я хочу видеть ее в аре­стантской робе и кандалах... Я хочу тогда загля­нуть ей в глаза.

Наташа тяжело опустилась на стул... Еще мгно­вение назад она готова была встать на защиту Бероевой, хотела прямо сказать Загурскому, что по­мешает ему привести в

исполнение его план... Теперь же все перевернулось, и поверить Платону Алексеевичу стало еще более трудно.

— Зачем вам это? Что сделала вам Шпильце?

— Лично мне она ничего не сделала... Она ви­новата в смерти моего единственного друга. Его убил Владимир Шадурский, но Шпильце — истин­ная виновница его гибели...

Платон Алексеевич замолчал, и в комнате по­висла зловещая тишина. Наташа ждала разъясне­ний...

— Еще в университете я близко сошелся с од­ним студентом. Трудно было представить людей более разных, чем мы с ним. Он — замкнутый мол­чаливый немец, фанатически влюбленный в науку, я — жадный до жизни разночинец, гуляка и пья­ница, нигилист и революционер. Но я, как и он, любил медицину. Нам было интересно разговари­вать и еще интересней молчать. Мы понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда. После окончания университета судьба разбросала нас: он остался в Петербурге, я уехал в Москву... Но мы регулярно переписывались, а два раза в год непременно встре­чались: в день моих именин и его дня рождения. Генеральша втянула его в грязное дело, он совер­шил проступок, за который потом не смог простить себя... У этого немца была честь и достоинство. Да разве только мой друг и Бероева на ее совести?! У этой женщины руки по локоть в крови... Ее нельзя оставлять на свободе... Ее непременно нужно за­садить в клетку. Иначе будут новые жертвы...

— Хорошо... Допустим, вы правы... Но причем тут Бероева?... Ее боится генеральша, но вам-то она зачем? — грубо спросила Наташа.

— Мне надо убедить ее вернуться в Петербург и дать показания против Шпильце... Кроме ее по­казаний у меня есть дневник доктора Катцеля.

— Шпильце очень богата, она откупится...

— Она уже не так богата, как об этом думают. Ее репутации нанесен урон, ей пришлось закрыть пансион для девиц, которых она продавала бога­тым развратникам. А расходы растут... Здесь есть и моя скромная заслуга...

— Ковров не поверит вам, — после небольшо­го раздумья сказала Наташа.

— Помогите мне убедить его...

— Я?— удивилась Наташа. — Ковров прекрас­но знает, что я подсылала к нему убийцу... Мои хлопоты будут иметь обратный результат.

— Мне почему-то кажется, что вы сможете убе­дить его помочь мне. Теперь, когда вы все знаете...

— Почему вы не рассказали мне все раньше, еще в Петербурге? — прервала его Наташа.

— Я боялся, что вы не поверите мне...

— Я могу не поверить вам и сейчас...

— Но вы ведь видите, что я говорю правду... Наташа ничего не ответила, неопределенно

пожала плечами.

Дом Ковровых. Швейцария.

В это время семья Ковровых тоже сидела за ужи­ном. Глаша уверенно хозяйничала, покрикивала на детей, которые, как всегда, шалили за столом.

Юлия Николаевна и Ковров сегодня против обыкновения были неразговорчивы, и Глаша тре­вожно посматривала то на Бероеву, то на Сергея Антоновича, пытаясь понять, что между ними про­изошло, какая кошка меж ними пробежала.