Ребус. Рассшифровка
Шрифт:
– Вы глумитесь?– поднял брови Шлемин.
– Просто читаю информацию. Продолжить? Тут вон еще голень выловили, не поймут чью - видать, никому не подходит.
– Не надо читать!– отчеканил проверяющий.
Наконец в отдел потянулись сонные сотрудники, поднятые в ружье не тревожным зовом из Минска, а местной системой оповещения, накануне наспех разработанной подполковником Копытовым. Впрочем, к назначенному часу пришли не все, а лишь те, кто непредусмотрительно поднял трубки телефонов.
В результате вместо к 6:00 в полном составе отдел собрался лишь к 8:30.
– …Можно
– Вот, вижу старые кадры! Опыт! И тревожный чемоданчик с собой!– обрадовался Шлемин, заприметив в руках Николая Григорьевича портфель.- Ну-ка, покажите молодежи, что там у вас?– чуть игриво и подобострастно начал проверяющий.
– Чего показывать-то? Знамо что - все необходимое для тревоги, как учили,- постарался отмахнуться Пасечник и с хрустом сжал ручку старого, потертого дипломата. Давным-давно опытным путем было установлено, что в этот самый дипломат влезало одиннадцать бутылок портвейна по 0,7 литра.
– Ну, не скромничайте,- Шлемин ловко и корректно выхватил дипломат и открыл.
В портфеле лежали: носки, толстые, шерстяные, давно не вонючие (одна пара); стухший огурец в полиэтиленовом пакете (одна штука); логарифмическая линейка (одна штука). Больше в дипломате ничего не было.
– А я предупреждал,- буркнул под дружный гогот Пасечник.
– А линейкой мы будем рассчитывать траекторию полета ракет пентагоновских стервятников,- пояснил Нестеров.
– Братцы, чего-то шмалью завоняло!– повел носом Эдик Каргин.- Признавайтесь, кого тревога с толчка подняла?
Руководство отдела пыталось сохранить лицо и наладить дисциплину. Поначалу получалось плохо, но затем за дело решительно взялся Копытов, и народ удалось утихомирить и построить. После этого слово взял шокированный столь откровенным разгильдяйством Шлемин, который оповестил народ, что тревога учебная, а район их дислоцирования…
– В Минске!– сообразил прапорщик Прокопенко.
– Слушайте, вы как ПФЛ прошли?– не выдержал Шлемин.
– А меня спросили, люблю ли я Родину и нессусьли по ночам? Первое - да, второе - нет!– отрезал Прокопенко и получил подзатыльник от Копытова.
– Район вашего дислоцирования находится не в Минске, а в Сосновом Бору, в тридцати километрах, деревня…- продолжил проверяющий.
– Большое Жабино,- послышалось из подобия строя.
– Деревня Кохрино!!!– взвизгнул Шлемин.
– А вы, товарищ майор, небось, как всегда в бункере под Смольным?– опять раздался звонкий голосок.
– Кто говорит?!– сорвался майор.
– Все говорят!– парировали ему.
– У меня вопрос…- попытался взять себя в руки проверяющий, обращаясь в первую очередь к руководству отдела.
– Нет уж, это у меня вопрос!– вышел из строя Лева Трушин.
– Пожалуйста!
– При какой температуре зимой оркестр может не выходить на строевой смотр?
– Товарищ Копытов, вы можете унять личный состав?!!!– завопил майор.
Копытов схватил Трушина за шкирятник и потащил в свой кабинет.
– А что?! Это в уставе прописано!– отмахивался Лева. Дисциплина снова рухнула. Вокруг майора Шлемина сгрудился
– Разрешите песню: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов…»
– А я вот тут стихи на злобу дня сочинил…
– Товарищ майор, как вы думаете, имеет ли моральное право служить в органах разведенный?…
Шлемин позорно бежал, а затем очень долго писал рапорт, на котором были поставлены угрожающие резолюции. Забегая вперед, скажем, что прапорщику Прокопенко не было ничего. А вот Леве Трушину было - его заставили мыть окна в дежурной части.
Зато Пасечник выкинул огурец. Он догадался, откуда такая вонь в коридоре…
* * *Поскольку день был изначально скомкан тревогой, руководство отдела решило дать на сегодня отбой по всем объектам и вместо этого устроить массовые учебно-просветительские занятия для личного состава. Тем более что в свете утренних событий вскрылись многочисленные пробелы в профессиональном образовании «грузчиков» - причем как молодых, так и заслуженных.
Запас учебных тем исчерпали к пяти часам, после чего окончательно раздавленный свалившимся на плечи непосильным грузом знаний личный состав был благополучно распущен на все четыре стороны вплоть до следующего утра.
Так рано в родные пенаты Нестеров не возвращался уже очень давно, а следовательно, сегодня его шансы на милостивое прощение были как никогда велики. По дороге к дому Александр Сергеевич заскочил на мини-рыночек на Казакова, купил у старух букетик чуть подвядших, но зато недорогих астр для жены и пару кило яблок для Оленьки и в самом прекрасном расположении духа двинулся заключать мировую со своими женщинами.
Нестеров открыл дверь своим ключом и вошел в прихожую. Здесь, вместо ожидаемой в столь «ранний час» тишины, бригадира встретили шум обитаемого помещения и очень завлекательные запахи. Определить территорию их обитания было нетрудно - кухня.
В Александре Сергеевиче вдруг проснулось озорство: ему захотелось пройти на кухню так, чтобы его не заметили, а потом басом (именно басом) поздороваться. Ему уже виделось, как жена сначала рассердится, а потом отойдет, шутливо треснет его полотенцем по спине и скажет: «Иди, мой руки». И все будет хорошо, как… в «раньшее» время.
Бригадир на цыпочках прокрался к обиталищу тепла и еды и уже даже раскрыл рот, но тут услышал обрывок фразы, и пожелание здравствовать застряло комом.
Судя по голосам, на кухне вместе с женой приготовлением яств земных занималась ее давняя приятельница - Люсьен. Александр Сергеевич никогда не понимал, что может связывать двух столь непохожих женщин. Рядом с его вечно подтянутой (работа обязывала) женой Люсьен (а в просторечии, Людмила Геннадьевна) смотрелась лет эдак на двадцать старше. После рождения двоих детей, мальчика и еще мальчика, Люсьен сильно расползлась. По дому и двору, а жила она в соседней с Нестеровыми парадной, она ходила в синем, в мелких красных цветочках, халате, по старинке выбивала во дворе ковры и гоняла этой же выбивалкой частенько приходящего под мухой мужа. И хотя такое поведение сильно противоречило всем устоям семьи Нестеровых, бригадир регулярно встречал Люсьен на семейной кухне.