Ребус. Рассшифровка
Шрифт:
Слегка обалдев от такого великолепия, Паша едва не въехал в багажник «семь-три-седьмого», остановившись буквально в каких-то десяти сантиметрах от него.
– О-ХРЕ-НЕТЬ,-охарактеризовал увиденное не менее потрясенный Нестеров.- Вот уж действительно: «есть слова, где „Це" в начале, есть слова, где „Це" в конце».
Он вышел из машины и направился к Эдику, который радостно приветствовал его поэтической строкой эпохи начала коллективизации:
– Беспризорному жизнь невмочь - пионер ему должен помочь.
– Здорово,
– Это все свежий воздух, Сергеич. Чуешь, какой здесь воздух? И это в жилом, так сказать, массиве. А вон там, в парке, вообще полный улет. Мы с парнями утром туда завтракать ходили. Знаешь, какой зверский аппетит на природе просыпается?… У вас, кстати, ничего похавать нет?
– Обойдешься. Вы сейчас домой поедете, а нам здесь часов семь колупаться… Кстати, я чего-то не вкурил - парк, природа, это все хорошо. А беспризорный-то ваш, в смысле объект, где? Вы его что, маханули?
– Да здесь он. Куда он, блин, денется с подводной-то лодки?
– Здесь - это где?– невольно оглянулся Нестеров.
– Не туда смотришь, Сергеич. Вон он там, у нас под колесом.
–Где?
– В люке сидит. Квартира у него там, вернее, летняя резиденция. Они с корефаном до трех часов ночи по городу слонялись, с-суки. Я теперь в Гатчине, наверное, каждую свалку, каждую помойку знаю. А под конец сюда спать за-' валились. Ну, мы их немного того, подперли, чтоб еще куда-нибудь не намылились, с них станется.
Нестеров хохотал минут пять. Хохотал до слез, до колик в боку, почти до истерики. Дав ему отдышаться, Эдик взял паузу, а затем спросил:
– Слушай, Сергеич, у тебя в отношении этих бомжей на сегодня какие планы?
– В смысле?
– Мы сейчас в Контору едем, так, может, вам нашу стояночку занять? Думаю, ничего страшного не случится, если Лохматый со своим подельником (кличку которому, как не трудно догадаться, мы дали Хрюндель) [18] еще полдня в люке посидят. Жратва у них там есть, крыша не протекает. В общем, дарю тебе идею, причем совершенно бесплатно. А вечером в сводке так и отпишете: «В течение дня объект из дома никуда не выходил», и будет это, заметь, чистейшая правда.
Нестеров задумался. В принципе, предложение Эдика было заманчивым и подкупало своей простотой и очевидностью, ибо после столь бурной ночи совсем не худо расслабиться и хотя бы пару часов подремать. Причем не только ему, но и Козыреву. А то не ровен час заснет за рулем и опрокинет в кювет. Али еще куда поглубже.
В эту минуту дверь парадной дома № 4 хлопнула и в направлении «грузчиков» в буквальном смысле этого слова вынесся некий лысеющий блондин предпенсионного возраста с ленинским прищуром и ленинского же роста. Он резво подскакал к бригадирам и, сотрясая воздух сухоньким кулачком, взвизгнул:
– Что же вы делаете, ироды?!
Нестеров и Эдик недоуменно переглянулись.
– Понаехали тут! Вам что, в вашем
– А в чем, собственно, дело, папаша?– осторожно спросил Каргин.
– Какой я тебе папаша? Ты еще под стол пешком ходил, когда я первый школьный выпуск выпустил. А когда тебя в пионеры принимали, я уже заслуженного учителя РСФСР получил. Поняли, «сынки»? Хотя, что я говорю… В мое время таких, как вы, в пионеры не принимали.
– Да, Эдик, не к добру ты сегодня пионеров вспомнил. Помянешь черта - он и объявится,- усмехнулся Нестеров.
– А позвольте поинтересоваться, почему это вы нас с товарищем в пионеры принимать не хотите? Мы, может, скворечники делать и не умеем, но зато маршируем классно.
Эдик явно оседлал своего любимого конька. Водилась за ним такая слабость - он обожал издеваться над гражданским населением.
– Потому что пионер - верный друг природе! Он ее охраняет и преумножает ее красоту,- наставительно произнес «природовед», и глаза его затянулись ностальгической поволокой.- А такие, как вы, только разрушать и гадить горазды!
Бригадиры, слегка оскорбленные глаголом «гадить», непонимающе покрутили головами и наконец заметили, что передним левым колесом Паша заехал на то, что с некоторой долей условности можно было назвать газоном. В результате наезда трагически упокоился торчавший из потрескавшейся земли чахлый кустик неопознанной желтоватой зелени. До того чтобы умереть своей смертью, кустику не хватило буквально пары дней.
– Так это ваш фэн-шуй?– сообразил Эдик и состроил соответствующую ситуации скорбную гримасу. Вышло у него это не слишком убедительно.- В таком случае примите наши глубочайшие извинения. Кстати, он все равно был не жилец.
– Это точно,- подтвердил Нестеров.- Отцвели уж давно хризантемы в саду.
– Да как вам не стыдно?!– взвился «природовед».- Это из-за вас, из-за этих ваших машин, из-за всего этого технократического хаоса земля стала больной! Вы уродуете нашу землю-страдалицу, она обезображена человеческим злом и стонет. Вы слышите? Она буквально стонет…
– Да слышим мы, слышим,-перебил заслуженного педагога Эдик.
Он не соврал, поскольку как раз в этот самый момент из-под земли донеслось приглушенное утробное пыхтение, отдаленно действительно чем-то напоминающее стон.
Защитник природы побледнел, отпрянул назад, и на лице его отразилась сложнейшая палитра чувств: от выпестованного годами советской власти атеистического ужаса до потаенного трепета перед высшими силами и тем, что принято именовать божьим промыслом. Типа, «вот что крест животворящий делает».
Пыхтение столь же неожиданно прекратилось. На пару секунд в воздухе повисла звенящая тишина, а затем подземный голос отчетливо произнес:
– Не, ни хера! Вдвоем не сдюжим. Чем-то тяжелым придавили. Суки!