Речь без повода... или Колонки редактора
Шрифт:
В аэропорту имени Кеннеди я заметил Перельмана. Перельман — редактор нашего лучшего журнала «Время и мы».
Перельман — человек загадочный. И журнал у него загадочный.
Сами посудите. Проза ужасная. Стихи чудовищные. Литературная критика отсутствует вообще. А журнал все-таки лучший. Загадка…
Я спросил Перельмана:
— Как у вас с языком?
— Неплохо, — отчеканил Перельман и развернул американскую газету.
А я сел читать журнал
В Лос-Анджелесе нас поджидал молодой человек. Предложил сесть в машину.
Сели, поехали. Сначала ехали молча. Я молчал, потому что не знаю языка. Молчал и завидовал Перельману. А Перельман между тем затеял с юношей интеллектуальную беседу.
Перельман небрежно спрашивал:
— Лос-Анджелес из э биг сити?
— Ес, сэр, — находчиво реагировал молодой человек.
Во дает! — завидовал я Перельману.
Когда молчание становилось неловким, Перельман задавал очередной вопрос:
— Калифорния из э биг стейт?
— Ес, сэр, — не терялся юноша.
Я удивлялся компетентности Перельмана и его безупречному оксфордскому выговору.
Так мы ехали до самого отеля. Юноша затормозил, вылез из машины, распахнул дверцу.
Перед расставанием ему был задан наиболее дискуссионный вопрос:
— Америка из э биг кантри? — спросил Перельман.
— Ес, сэр, — ответил юноша.
Затем окинул Перельмана тяжелым взглядом и уехал.
Нас поселили в гостинице «Хилтон». Каждого — в отдельном номере. Причем с двумя кроватями.
Лично я усмотрел в этом факте метафизический парадокс. Номер предназначен для одного человека. А кроватей — две. Как хочешь, так и понимай.
Человек я пасмурный, семейный. Путешествую один. Зачем мне вторая кровать?
Я задумался и наконец все понял. Я понял, что вторая кровать — излишество. То самое бессмысленное излишество, которое необходимо цивилизованному человеку.
Необходимое излишество — вот она, чеканная метафизическая формулировка.
Вспомните короля Лира. Барышни хотели, чтобы старик довольствовался всем необходимым. А он с упорством добивался лишнего. И в этом его страшная трагедия. Трагедия бывшего диктатора, которого лишили излишеств. Трагедия человека, стоящего на грани цивилизации. Вроде нас…
Всем участникам конференции раздали симпатичные программки. В них был указан порядок мероприятий, сообщались адреса и телефоны.
Все дни я что-то записывал на полях.
И вот теперь перелистываю эти желтоватые странички…
Андрей Синявский меня почти разочаровал. Я приготовился увидеть человека нервного, язвительного, амбициозного.
Синявский оказался на удивление добродушным и приветливым. Похожим на деревенского мужичка. Неловким
На кафедре он заметно преображается. Говорит уверенно и спокойно. Видимо, потому, что у него мысли… Ему хорошо…
Говорят, его жена — большая стерва.
В Париже рассказывают такой анекдот. Синявская покупает метлу в хозяйственной лавке. Продавец спрашивает:
— Вам завернуть или сразу полетите?..
Кажется, анекдот придумала сама Марья Васильевна. Алешковский клянется, что не он. А больше некому…
Короче, мне она понравилась.
Разумеется, у нее есть что-то мужское в характере. Есть заметная готовность к отпору. Есть саркастическое остроумие.
Без этого в эмиграции не проживешь — загрызут.
Но по отношению к людям доброжелательным Синявские чрезвычайно милы.
Все ждали, что Андрей Донатович будет критиковать Максимова. Ожидания не подтвердились. Доклад Синявского затрагивал лишь принципиальные вопросы.
Хорошо сказал поэт Дмитрий Бобышев:
— Я жил в Ленинграде и печатался на Западе. И меня не трогали. Всем это казалось понятным. Но я-то знал, в чем дело. Знал, почему меня не трогают. Потому что за меня когда-то отсидел Синявский…
Эдуард Лимонов спокойно заявил, что не хочет быть русским писателем.
Мне кажется, это его личное дело.
Но все почему-то страшно обиделись. Почти каждый из выступающих третировал Лимонова. Употребляя, например, такие сардонические формулировки:
«…Господин, который не желает быть русским писателем…»
Так, словно Лимонов бросил вызов роду человеческому!
Вспоминается такой исторический случай. Приближался день рождения Сталина. Если не ошибаюсь, семидесятилетний юбилей. Были приглашены наиболее видные советские граждане. Писатели, ученые, артисты. В том числе — и академик Капица.
И вот дерзкий академик Капица сказал одному близкому человеку:
— Я к Сталину не пойду!
Близкий человек оказался подлецом… Дерзость Капицы получила огласку. Возмутительную фразу процитировали Сталину. Все были уверены, что Капица приговорен.
А Сталин подумал, подумал и говорит:
— Да и черт с ним!..
И даже не расстрелял академика Капицу.
Так ведь это Сталин! Может быть, и нам быть чуточку терпимее?
Как будто «русский писатель» — высочайшее моральное достижение. А человек, пренебрегающий этим званием, — сатана и монстр.
В СССР около двух тысяч русских писателей. Есть среди них отчаянные проходимцы. Все они между третьей и четвертой рюмкой любят повторять:
— Я — русский писатель!
Грешным делом, и мне случалось выкрикивать нечто подобное. Между тринадцатой и четырнадцатой…