Шрифт:
ПРОЛОГ
Я проскочил мимо дежурки, кивнул дежурному, но на меня никто не обратил внимания. Сегодня я здесь уже второй раз. Ничего особенного в дежурке я не увидел. Хоть и старался найти сразу оправдание загробному голосу Евсеева. После трех очень бодрых дней поздно вечером в понедельник коридор отдела казался вымершим. Свет было видно только из-под двери кабинета Евсеева в конце коридора на повороте. Я шел по сумрачному коридору, и тревога моя нарастала. Что меня ждет за дверью? Что случилось? На мгновение ноги даже немного ослабли, не желая мне преданно служить в ожидании неизвестности, но шага я не уменьшил. Свет из-под двери приближался, и я ничего не видел, кроме этой щели, заполненной живым, здоровым светом ламп накаливания. Но я взял себя в руки, когда подошел к двери. Очень помог мерный и немного торопливый
В кабинете Евсеева сидели четыре тени. Тень Евсеева сидела не в кресле Евсеева, а на стуле в самом центре комнаты, спиной ко входу. И его тень даже не шелохнулась, когда я вошел. Тень Гоши сидела рядом на стуле в одной рубашке, и у этой тени была расстегнута застежка кобуры под мышкой, что почему-то сразу бросалось в глаза. Может, потому, что пистолет торчал из кобуры криво. Тень Севы сидела, как-то неровно, у дверок «пыточного шкафа». И прижимала одной рукой дверь, словно ее периодически раскрывает ветром, и она бьет Севу по морде. Тень стажера я не заметил, но она сидела на диване такая съёженная, что казалось, в ее сторону можно дунуть, и тень рассеется. Я потом ее заметил, может, когда я пришел, было еще хуже.
Я вошел и громко всем сообщил о себе:
– В штабе революции не спали?
Но никто не улыбнулся. Я бы тоже не улыбнулся, если бы знал чуть больше.
Глава первая
Пятница
Следователю на работу надо приезжать вовремя. Опоздаешь – и тебе будет долго и нудно выговаривать заместитель прокурора по следствию. Не потому, что ему надо, или потому, что эти пятнадцать минут изменят криминогенную обстановку в городе в худшую сторону (хотя хуже того года особо некуда), а просто чтобы не терять тонус руководителя. Еще можно было попасть на глаза прокурору района, и тогда хоть провались. В общем, опаздывать плохо. Еще хуже приехать раньше, когда дежурный следователь еще в дороге. А ночью кого-нибудь убили, а нашли утром. И сразу выслали машину за дежурным следователем. Но уже не домой, а к прокуратуре. Есть все шансы уехать вместо него на место преступления. Прокурор никогда не помнит, кто из его следователей на этой неделе дежурный. А прокурор всегда рано на работе. Всегда и во всех районах. Понятия не имею почему. Какой-то заговор. Они всегда раньше всех на работе. Тоску наводят. И прокурор всегда пошлет работать первого, кого увидит. Рефлексы.
Я сидел в своем кабинете как мышь. Не шевелясь. Был миф о том, что меня не берет, и все в него верили, кроме меня. Шевелиться было нельзя. Как только я пошевелюсь, постинтоксикационное состояние вследствие злоупотребления опять разольется по всему телу. Я последствия злоупотребления еле успокоил, и жизнь могла вполне сложиться. Но нет. На самом деле, были знаки. Потом, вспоминая это утро, с которого все началось, я видел все знаки и читал их, как старый оперуполномоченный из оперативной части исправительной колонии строгого режима читает содержательные картины на бюсте уголовного авторитета. И убедительно о смыслах картинок рассказывает, но никто ничего не знает, поэтому, может, и врет. Все я видел. Не так пели птицы в то утро, не там взошло солнце. Как потом выяснилось, я надел разные носки. Заходя в метро, я споткнулся. На эскалатор шагнул с левой, толчковой ноги. При выходе из метро увидел крысу, что было тогда большой редкостью, так как не переловили еще всех бродячих собак, и они лидировали в уничтожении общей кормовой базы. Все эти знаки меня так отвлекли от жизни, что во дворе прокуратуры я не заметил милицейского «козла». Наверное, это тоже был знак. Или просто надо было смотреть по сторонам. Много раз я потом мечтал еще раз войти в наш двор и дать заднего. До начала рабочего дня оставалось каких-то полчаса. Но я не заметил ни знаков, ни «козла». Я торопился в кабинет. Сесть на свой стул. И тупить полчаса. Потом выйти, нарочито показаться начальству. И лечь спать на составленные стулья. Где только не умел спать обычный следователь районной прокуратуры в 90-е годы! Я сидел и тупил. Считал минуты до сна. И совершенно напрасно.
Дверь кабинета резко открылась. Только наш прокурор так открывал двери. Я даже поздороваться не смог. Не было у меня никаких сил. Он с трудом справился с удивлением. Видеть меня в 8.30 на работе ему еще не приходилось.
– Хорошо, что ты уже на работе. Собирайся. На кладбище труп.
Это был конец. Но не мог же я так просто погибнуть, без борьбы.
– Так, если копнуть, там не один…
Прокурор, надо признаться, был строг, но
– Машина во дворе. Выезжаешь на место, – потом, после короткой паузы, решил меня добить, – и берешь в производство.
Небо рухнуло на землю.
Пока ехали, меня растрясло и укачало. Голова заболела остро и нудно. Когда «козла», то есть «уазик», проектировали, стояла задача сделать командирскую машину, которая сможет не отстать от танковой колонны на пересеченной местности. Кто думал, что на ней будут перевозить юристов? А вот везли.
На месте была какая-то невероятная толпа старших офицеров милиции. Я вообще не знал, что в природе есть столько милицейских полковников. В центре стояло целых три генерала. Три милицейских генерала вместе в моем понимании могут быть только в Сандуновских банях, как раз по пятницам, но после 18.00, и то случайно. В девять утра в октябре на кладбище они что делают? Самой правдоподобной версией было то, что у меня галлюцинации. На помощь мне пришел подполковник Евсеев, уже бодрый и побритый, словно не терял человеческое обличие 8 часов назад, а я точно знаю, что терял.
– Привет, как здоровье? – начал он с приличий. Я же не был его подчиненным. Почему бы не спросить, если подозреваешь человека во вчерашней распущенности нравов.
– Отлично, – сказал я правду, но не уточнил, отлично от чего. – Это что за парад?
– Это беда, – без намека на шутку произнес Евсеев. – Завалили Рюрика.
Евсеев посмотрел на меня внимательно. Он явно ждал, что я восхищенно воскликну: «Как, самого Рюрика?» Но я не такой. Я молчал. Это было нетрудно, говорить мне было еще труднее. Да и понятия я не имею, кто такой Рюрик. Нет, я знал одного из курса «Истории государства и права СССР»: отца Игоря, мужа Ольги; то ли варяжский конунг, то ли выдумал его Нестор-летописец, и был никакой не варяг, а просто храбрый и неглупый разбойник, который первым понял, что княжить выгоднее, чем просто грабить, – но это был явно не он. Евсеев расстроился отсутствием эффекта и вполне официально продолжил:
– Рюриков Леонид Леонидович, 1952 года рождения, по кличке «Рюрик». Серьезный преступник, короче. На нашу беду, его в 1978 году лично брал Сергеев, ныне замминистра внутренних дел. Сейчас приедет проститься. Вот и парад. Ждут высокое начальство.
– А зачем ему прощаться с убитым? – я понимал, что ответа у Евсеева нет, ответа в природе нет.
– Ну как… общая молодость…
Я посмотрел на часы. 8.55. До начала работы милиции оставалось еще один час пять минут. Они начинали в десять. Иногда мне казалось, что прокуратура специально начинала на час раньше, чтобы иметь фору. Но я никогда не понимал, как эти полковники и генералы умеют собраться так рано. Словно и не расставались.
Левее от входа стояло трое мужчин с фотоаппаратами. По-моему, в дежурной части города в каждой смене был немного заинтересованный сотрудник, который внимательно сливал информацию журналистам. Иначе непонятно, как они иногда приезжали на место преступления раньше оперативной группы.
– Пойду поработаю… – я уже разглядел за спинами генералов и полковников, работающую оперативно-следственную группу. Евсеев с важным видом пошел со мной. Я его понимаю. Или пойти поработать со мной, или стоять с генералами. Евсеев год назад был опером по особо важным и к начальству еще не привык.
Рюрик лежал на перекрестке дорожек между оградами. Кладбище было просто символом ухоженности и порядка. Широкие дорожки, художественные памятники, какие-то особенно изысканные русские дворянские надгробия среди высокохудожественных мещанских. Здесь давно никаких новеньких не хоронили. И порядок был установлен еще при царе. Каких-то родственников и советских деятелей культуры и науки иногда хоронили. Но в целом – тишина и покой. Только широкие дорожки заасфальтировала советская власть на центральных аллеях. Но потом пришли девяностые, и братва начала ложиться молодыми и мускулистыми телами на московские улицы, в коридорах московских квартир, в залах московских ресторанов. Они взрывались в машинах, погибали на заросших пустырях, их трупы всплывали в Яузе и мумифицировались на чердаках. Похороны братвы проходили солидно и важно. С большими венками. Это был целый культ. Словно какая-то Вальхалла действительно ждала погибших братков, и оттого, насколько круто прошла тризна, зависел размер куска вепря Сехримнира, который им достанется. И кладбище не обошел этот культ. И вдоль широких и аккуратных дорожек прямо в асфальт вгрызались свежие могилы с огромными крестами и портретами молодых людей.