Рэкетиры никому не нужны

Гастелло Николай

– Семенов, перемести бабушек.

Семенов не спеша подошел к группе бабушек у ограды.

– Застоялись, небось, красавицы… Давайте на 20 шагов вправо… и я с вами… Какие попрыгушки… мне б такую старость…

Семенов отвел бабушек и как ни в чем не бывало стал с ними о чем-то беседовать. Опыт.

– Оттуда стреляли. Пошли все туда.

– Далеко… Я бы, конечно, попал, но я в сборную училища входил по… – Сева принял положение для стрельбы стоя из пистолета и с важным видом рассматривал свою вытянутую, как при стрельбе, руку.

– Конечно, далеко, – прервал его раздраженно Евсеев.

Сева реально надоел со своим враньем, как он входил в сборную училища по

стрельбе, – в уровне его огневой подготовки Евсееву однажды пришлось убедиться лично, и это было не самое приятное воспоминание.

– Отсюда начинаем. Вы в эту сторону даже не смотрели. Подружек Семенова боялись. Сева, от этого угла. Остальные построились. И до той ограды, где прятались бабушки. Может, стрелок – член сборной страны по стрельбе. Такого человека валить могли и чемпиона Советского Союза позвать.

Ровно через десять шагов молодой опер из летнего выпуска школы милиции издал победный звук «О!» и поднял над головой гильзу.

– Положи назад. И не трогай руками вещдоки, – резко отрезал Евсеев. Молодой опер сконфузился и положил в траву гильзу. И ровно через десять секунд шагнул немного влево и поднял над головой вторую гильзу, радостно улыбаясь, но уже без «О!».

Честно говоря, я не помню, чтобы на гильзах находили пальцы злодеев, тем более при убийстве таких уважаемых людей. Но было смешно смотреть, как подполковник Евсеев закатил глаза, всем своим видом показывая, что работать ему не с кем. А Сева многозначительно заметил:

– Так мы с организованной преступностью к зиме не закончим.

Я не стал напоминать Севе, как полгода назад он с начальником уголовного розыска Никитиным, движимый исключительно любопытством, и я практически уверен, что с согласия, как минимум молчаливого, Евсеева, вскрыл опечатанный пакет с изъятым стволом. Разобрал китайский ТТ и установил, что выстрела не было, потому что был сточен боек. Как в кино. Но боек был действительно сточен. Только установила это не экспертиза, а зачем-то оперативники. А потом еще позвонили мне возбужденные находкой. Поделиться, так сказать, радостью. В результате киллера осудили не за умышленное убийство, а за превышение пределов необходимой самообороны и хранение оружия. Типа убитый собирался стрелять в него из ТТ со сточенным бойком. А сроки тогда еще не складывались. В общем, путевка на курорт и детский драмкружок для профессионального преступника, оружие жертвы которого было заранее сообщником приведено в негодность.

Бабушки как-то догадались, что следственные действия закончились, и стали расходиться парами.

Я с ненавистью вспомнил про «козла» и пошел на выход. В этой консерве я до отдела живым не доеду. Меня колотил озноб. И было абсолютно непонятно, чего я больше хочу: есть или спать. На улице меня догнал Евсеев.

– Держись правее. Моя тачка за углом.

– Если я упаду, не поднимайте меня.

– Не будем. Могу дать бутерброд с сыром.

– Дай, а то меня мутит.

– Понимаю.

Ничего он не понимал, и от этого был особенно внимательным. Евсеев думал, что я злоупотребил вчера на его обмывании второй большой звезды потому, что я заехал его поздравить, когда он был уже почти готов. Помнил меня смутно, так как заснул минут через десять. А я пригубил символически и свалил. Но удивление Евсеева было вызвано исключительно моим состоянием, которое от опытного взгляда скрыть было невозможно. Дело в том, что меня не брало. И я твердой походкой мог уйти из любой ситуации. Отчего заслужил уважение и почетное право пить, только когда хочу. И мои отказы принимали без труда и обид, потому что чего продукт зря переводить. Сейчас так не то что не пьют. Сейчас даже

не знают, что так можно. Но как-то так вышло. Впереди шагает МУР, вечно пьян и вечно хмур, а за ним – прокуратура, тоже пьет не меньше МУРа. Не знаю, кто выдумал этот стишок, но из-за таких, как я, прокуратура сохраняла свой имидж в одном отдельно взятом районе. В общем, Евсеев был озадачен. А я реально только пригубил.

Но потом случилось страшное: я заехал в гости к своему однокласснику – ударнику из Большого театра. Это тот человек, который встает один раз за два часа и бьет в литавры или в треугольник, если композитор слишком русский. И все думают, что это самая халявная работа – быть классическим ударником. А они сидят и дрожат от страха и не знают, откуда считать такты до этого единственного удара за вечер. А у одноклассника был в гостях Владимир Сергеевич, валторнист из Питера. Ему было за шестьдесят. Он играл еще под руководством Шостаковича. Зимой и летом бегал через день кроссы по 20 километров. И пил водку стаканами, потому что так пил Шостакович. Когда Владимир Сергеевич сказал, что Дмитрий Дмитриевич пил только один стакан и это была его норма, было уже поздно. И потом, какая разница, сколько пил гений? Он же все равно на прямой линии с Главным. Мы тут при чем?

Я сел в светло-синюю, но не голубую «шестерку», отодвинул сиденье и полностью потерял волю.

– И не дергай. Очень тебя прошу. Иначе меня стошнит.

– Не стесняйся. Машина служебная.

Я съел бутерброд с сыром и сразу заснул. Евсеев поставил машину около отдела. Понимающе не выключил движок, чтобы работала печка. И ушел бороться с преступностью. Я проспал около часа. Проснулся от дикого голода, на всякий случай сразу посмотрел, нет ли еще бутербродов, – пакет лежал на заднем сиденье, но его там уже не было. Я прям видел, как Евсеев заваривает чай прямо в стакане и безжалостно употребляет мои бутерброды. Понятно, что это его бутерброды, но так было приятнее переживать их отсутствие на заднем сиденье в атмосфере ненависти и мизантропии. Не могу же я плохо думать о человеке, который съел свои бутерброды. Усталость в руках и ногах еще осталась, но голова была ясная и чистая. Молодой организм очень трудно надолго утомить даже алкоголем. Мне бы сейчас десять чебуреков из «Дружбы» на Колхозной с бульоном внутри. Сразу бы стал очень мощным и почти бессмертным.

Я погасил зажигание. Вытащил ключи и чуть не закрыл машину. Закрывать машины около отдела было не принято. Тем более служебную, с буквами «МКМ» на номере, что переводится как московская краснознаменная милиция. Я свою все равно закрывал, несмотря на смешки оперативного состава. Я вырос в плохом районе и был приучен к бдительности. Мне очень хотелось сходить на рынок. Там продавались почти ядовитые, в трехдневном масле всегда жареные пирожки какого-то невероятного размера. Мне нужно было три пирожка, чтобы перестать думать о низменном. Ехать без разрешения на служебной машине было некрасиво. Идти минут пятнадцать. Это на круг минут сорок. Долг повел меня в отдел помимо моего желания.

Процесс уже был запущен. В рекреации второго этажа уже вовсю работал штаб по раскрытию этого коварного убийства. Кроме наших оперативников были какие-то новые люди, видимо, прибыла подмога из округа. В округах тогда службы только начали формироваться, и всех было не упомнить. Все сосредоточенно курили и пили чай. Руководил работой Никитин, начальник уголовного розыска. Его я сегодня еще не видел. Никитин радостно всем сообщил:

– Вот и прокуратура пожаловала. Сейчас дело пойдет!

Я со всеми поздоровался и негромко спросил Никитина: