Рекламная любовь
Шрифт:
Антон Владимирович, волнуясь и не поднимая глаз от бокала, перебил ее:
… Когда ты с ней, мечты твоей неясной Неясною владычицей она: Не мыслишь ты, — и только лишь прекрасной Присутствием душа твоя полна…Маша закончила:
…Бредешь ли ты дорогою возвратной, С ней разлучась, в пустынный угол твой, — ТыСильный грудной голос ее звучал глубоко, страстно, привораживая. Но вот она замолчала.
— Браво, Маша!
— Да ты у нас актриса!
— А пусть Машу возьмут в кино сниматься!
— Кто автор этих строк? — тоном экзаменатора спросил Антон Владимирович.
Посыпались варианты:
— Лермонтов!
— Пушкин!
— Жуковский!
— Вяземский!
— Маша, кто автор? — спросил преподаватель бывшую студентку.
— Баратынский, — улыбнулась Маша.
— Молодец! Ставлю пятерку! Пусть и семейная твоя жизнь идет только на «отлично»!
Антон Владимирович подошел к невесте с бокалом. Маша поднялась и задела свой бокал рукавом. Вино пролилось на платье.
— Ах! — вскричала невеста, испуганно глядя на пятно.
Сергей тут же вновь наполнил ее бокал. Маша торопливо чокнулась с Антоном, стараясь смотреть мимо его наполненных слезами глаз, куда-то в переносицу…
Едва пригубив бокал, она наклонилась к мужу:
— Сережа, я в туалет, пятно замыть. Ты тут займи его разговором. А то он перебрал, кажется, — шепнула она.
— Хорошо, — послушно кивнул тот. — Антон Владимирович, а как вы относитесь к творчеству… Ахматовой и Цветаевой? Кто более талантлив?
— Ну, батенька, нельзя же так ставить вопрос, — утирая платком глаза, витийствовал Антон. — Ахматова — поэт сложившейся традиции. Цветаева во многом новатор…
Все это Маша слышала уже спиной, пробираясь через ряды гостей к туалетной комнате. Она включила воду, замывая ткань платья и глядя на себя в зеркало. Глаза горели, щеки пылали. Через пять минут она должна выйти на улицу и… в новую жизнь как головой в омут. Или остаться? Сережу жалко, конечно, но он действительно совсем ребенок. Ну какой он муж? Одно недоразумение. Маменькин сынок. Вот пусть и докажет, что не маменькин! Пусть приедет за ней! А она, как только устроится, сразу ему напишет, успокаивала себя Маша. Нехорошо, конечно, что вот так, со свадьбы… А и хорошо! Ну какая из нее жена? Все это она выдумала назло себе, назло судьбе. А судьбу-то не обманешь. Судьба-то сама за ней приехала… Значит, будь что будет!
Словно бес вселялся в нее: «И пусть… И пропаду… И ладно… А может, и не пропаду, а прославлюсь! Стану знаменитой! И кто тогда меня осудит? Победителей не судят!»
— Невеста! Невеста! — кричали из зала.
Что же делать? Нужно возвращаться… а время идет.
В туалет влетела Надежда.
— Ты что здесь застряла? Там этот Трахтенберг такой букет приволок! Корзину роз! Иди скорее! Везет же тебе, Машка!
Маша
— А вот и невеста! — воскликнул он. — Машенька, поскольку, как уже было отмечено, мы оказались здесь случайно, то и подарок приготовить не успели. Пусть эти цветы будут своеобразным извинением.
Маша посмотрела на него. Ее испуганный взгляд говорил: «Что? Неужели все отменяется?»
«Ни в коем случае!» — ответили его глаза.
— Спасибо! — произнесла Маша, чувствуя, что хочет уехать немедленно, сейчас же, сию же минуту. Она не выдерживала напряжения этих мгновений.
— Семен, цветы в студию!
Плечистый крепыш внес еще одну корзину, на этот раз чайных роз.
— А эти цветы я хотел бы преподнести женщине, которая вырастила такого замечательного сына. Прошу вас, примите этот скромный дар!
Семен понес корзину в конец стола. Поставил ее возле Сережиной матери, склонился к ней и тихо произнес:
— Там в цветах конверт. Вы потом разверните, когда гости уйдут.
И быстро повернул назад, не дав женщине опомниться. Проходя мимо Антона Владимировича, он шепнул тому на ухо:
— Шеф велел немедленно на выход! Через пять минут уезжаем! И тихо! Уходим по-английски, чтобы народ не волновать. Понятно?
Антон кивнул, стряхнул с локтя Надежду, направился к выходу.
Гости отвлеклись на розы, обсуждая, где, в каком магазине и почем были приобретены цветы… Сережа заметил белый шлейф платья, встал было, увидел, как Маша обернулась, улыбнулась ему, показывая условным знаком, что ей нужно в туалет.
«Что это она? Только что оттуда…»— подумал Сергей.
Но его опять отвлекла мама:
— Сережа, ты считаешь, это удобно — принимать такие дорогие цветы? Главное, еще и мне! Мне-то за что?
— Как за что? Ты же самая главная! — улыбался Сергей. Он старался уделять маме побольше внимания, чтобы она не чувствовала себя одиноко.
У Аллы Юрьевны, которая на правах посаженной матери тоже не спускала глаз с Маши, почему-то екнуло сердце. Она видела, что московские гости вышли на улицу, стараясь сделать это незаметно. Ну ладно, это их дела. Посидели и ушли… Но почему Маша тоже вышла? Попрощаться? Они же ей не близкие друзья… И потом, если уж выходить провожать гостей, то вместе с мужем. А Сергей все сидит возле мамаши… Да, права она была, когда говорила Маше, что рано ему жениться. Ну да что теперь?
Нужно вернуть Марию, а то уже неудобно становится.
Алла Юрьевна вышла на улицу. На переднее сиденье черного джипа грузно усаживался Антон Владимирович. На заднем она увидела Трахтенберга, а за ним, в глубине салона — Машу!
— Это что? Вы куда ее? — изумилась Алла Юрьевна.
Задняя дверца приоткрылась, Трахтенберг, хищно улыбаясь, произнес:
— Похищаем невесту! Согласно обычаю!
Дверца захлопнулась. Машина рванула с места.
Последнее, что услышала Алла Юрьевна, был окрик Трахтенберга: