Рекреация
Шрифт:
– Сейчас я покажу тебе, как тявкать на Ференца!
Кулак, похожий на огромную надувную игрушку, но вряд ли такой же мягкий, поднялся в воздух, чтобы обрушиться на лицо Оскара. Кожу на спине его пробрал предательский морозец страха. Стараясь все-таки не выдать свое настоящее состояние, Эпквист чуть подался назад и, сев на стул, грациозно вытащил из-за пояса пистолет. В полусумраке кабачка появился злой красный глаз, вперивший свой жадный взгляд прямо в жирное брюхо.
– Куда тебе со мной драться! – назидательно сказал Оскар. Кажется, голос звучал достаточно твердо. – Попробуй справиться с моим
Он весело поиграл пистолетом в руке, отчего лазерный зайчик стал резвиться по всему телу мадьяра. Толстяк глухо рокочуще зарычал, словно у него случилась отрыжка, и отступил прочь с занесенной рукой.
– Ты не посмеешь стрелять! Тебя сгноят в лагерях!
– Сначала им надо будет меня поймать. Всякий поможет мне, когда узнает, что за мерзость я вычистил с улиц этого прекрасного города. Хотя… Я даже не буду тебя убивать, зачем. Я отстрелю тебе какую-нибудь бесполезную часть тела, например, твою «губную гармошку». Уверен, за нее никто даже не возьмет с меня штраф.
Толстяк взвыл и, страшно топая, выбежал прочь. Оскар и девушка за стойкой провожали его одинаково довольными взглядами. Когда Энквист повернулся, то успел застать па лице молодой кабатчицы легкую, не очень веселую улыбку, которая быстро исчезла. Он спрятал пистолет и тоже улыбнулся, стараясь не переборщить и не показаться неприлично развеселившимся в этом печальном месте. Из темного угла к стойке выполз лилипут, достававший Оскару до груди макушкой. Глядя на Энквиста снизу вверх, он сказал серьезным тоненьким голоском:
– Ты молодец, иностранец! Смотри только, как бы тебе не пришлось скрываться от полиции. Впрочем, если придут такие времена, я смогу тебе помочь. Имей это в виду. – Не дожидаясь ответа, маленький человечек закосолапил прочь и скоро исчез за дверью. Они остались вдвоем.
Оскар потер жесткую щетину на лице. Что он должен сказать? Быть может, хозяйка совсем не рада его поступку? Девушка снова стояла, опустив голову, и теребила свой грязный фартук. Некоторое время Оскар разглядывал ее, забыв о скромности. Девчонка, если присмотреться, была очень даже ничего – ее не могли испортить ни черные круги под глазами, ни полное отсутствие косметики, ни нездоровая бледность кожи. Приталенное платье в красный квадрат на белом фоне выгодно обрисовывало ее стройную фигурку, и только руки выглядели чужими. Они были красные, потрескавшиеся, покрытые цыпками. Руки, стареющие быстрее тела из-за непрерывной возни в горячей, загаженной пищевыми отходами воде…
– Спасибо… – вдруг тихо сказала девушка. – Спасибо, что прогнали его.
Несмотря на слова благодарности, в голосе не чувствовалось радости. Оскар знал, что она думает: тебе хорошо, мужик, совершил благородный поступок, сейчас заплатишь и уйдешь, а толстяк вернется завтра и будет еще злее и наглее.
– Хм. – Энквист почесал бровь, которая вовсе не чесалась. – Не за что… М-м… А что с твоей матерью?
– Она больна, – девушка всхлипнула, а из глаз ее потекли едва заметные в темноте капельки. – Неделю назад мы перебирали капусту в подвале, и она наткнулась боком на гвоздь. Теперь у нее весь бок почерневший и раздутый.
– Уф, дело серьезное, – буркнул Оскар. Куда уж серьезней, видно мамочке каюк! Девушка тоже это прекрасно понимала, поэтому
– У тебя никого нет, кроме нее?
Девушка покачала головой, наконец, едва ли не впервые за весь вечер взглянув своими черными глазами в глаза гостя.
– Отец погиб на войне много лет назад, а брата, мы с ним двойняшки, забрали в Центр Подготовки к Призыву.
– Уже в армию?
– Да. Пятнадцать – призывной возраст…
– Значит, ты осталась одна-одинешенька! Нужно учиться стоять за себя, моя милая! Если бы ты была немного грубее и отшила этого толстого, он подумал бы пять раз, прежде чем лезть снова.
– Он не понимает слов! – с отчаяньем воскликнула девушка. – Я ведь не могу отбиться от его мерзких рук, он сильнее во много раз… Этот гад уже пытался меня изнасиловать, но у него… не получилось – и о» ударил меня по уху, так сильно, что я на время оглохла! Мне до сих пор кажется, будто на теле следы его вонючих лап!
С каждым словом она говорила громче и надрывнее, приближаясь к истерике, но в какой-то момент смогла взять себя в руки, потом замолчала и с ожесточенной тщательностью вытерла слезы на щеках.
– Вам, наверное, негде ночевать? – спросила она неожиданно совсем ровным, почти лишенным эмоций голосом. – Можете у нас. Здесь шесть комнат свободны, даже постели есть…
От неожиданности Оскар не смог ответить что-нибудь вразумительное, просто утвердительно промычал.
– Тогда пойдемте… Ой, подождите, закрою дверь!
Пока она бегала к входной двери, Оскар удивленно размышлял, что все идет как нельзя лучше и получается это почти без усилий с его стороны. Каждая гостиница здесь, несомненно, на контроле у контрразведки. Поселившись на частной квартире, он сможет несколько дольше избегать хвостов.
Девушка провела его через служебную дверь наверх. Оскар не захотел марать почти чистое белье в комнате брата, а поселился в пустующей. Им вдвоем пришлось долго разбирать наваленные как попало на софу стулья с кожаными сидениями, раздвигать столы и шкафы. Потом они навестили больную мать. Женщина бредила, мечась в жару на большой дубовой кровати, в которой спали еще, наверное, ее дед и бабка. В комнате стоял удушливый сладковатый запах гниющей плоти.
– А доктора? Неужели у вас нет здесь приличного врача? – спросил Оскар, лишь бы не молчать при этом страшном зрелище.
– Он был здесь, когда мама не смогла встать с постели, но сказал, что поздно пришел… Уже нельзя было хоть что-то сделать – только какую-то безумно дорогую операцию. У нас нет тысячи золотых форинтов, поэтому моя мама лежит и умирает.
Она сказала это ровным голосом, что испугало Оскара больше, чем если бы она крикнула изо всех сил. Что же творится в душе у малютки? Девушка попыталась напоить мать из большой фарфоровой кружки, но вся вода бесплодно расплескалась по мятым простыням. Они вышли, плотно прикрыв дверь и оставив несчастную наедине с мучительной смертью. Девушка шла чуть впереди со свечкой в руках; шла она шаркающей старушечьей походкой, каждый шаг которой больно отдавался в сердце Оскара. «Постой, старичок! – мысленно окликнул он себя. – Держи в руках эмоции, а сострадание – крепче всего! Это чувство сейчас последнее из нужных тебе».