Рембрандт должен умереть
Шрифт:
– Не знаю, где теперь все это добро, но наверняка продано солидным коллекционерам. А вот про дорогие картины я не знаю вообще ничего. Просто не смог найти следов. И это, конечно, был позор для меня в то время. Никто, конечно, мне так не сказал, но… Таких неудач, Валерий, жизнь нам не прощает.
С годами Салли становился все более склонен к нравоучениям.
Но все же это был Джимми Салливан. Он по многим признакам догадывался, из какой норы в начале девяностых вылез Федяев, как он стал бизнесменом, а потом важным чиновником; хотя Салли почти не следил за русской политикой, кое-что
Другими словами, Салли знал, с кем имеет дело. Поддерживать взаимовыгодные отношения с агентами ему было не впервой. Тот же спецагент Фланаган тогда, в прежней жизни, начал общаться с ним с позиции силы – но к концу своей карьеры ел у него с руки и в последние годы пострадал за это. Салливан читал в газетах о том, как отставного агента позорят и таскают по судам. Ему было немного жаль старого друга, но, в сущности, Фланаган дал ему лишь чуть больше, чем получил взамен. Без Салли он никогда не сделал бы карьеры и уж точно не посадил бы в тюрьму столько итальяшек, с их-то круговой порукой.
Джимми Салливан всегда старался сам сдавать карты. Да, приходилось иной раз менять колоду и партнеров. Но в главном он оставался верен себе: нет смысла жить, если не устанавливаешь правил. Вот и в этот раз у него в рукаве оставался туз. Он припас его еще до отъезда из Бостона. Как теперь было очевидно Салли, как раз для Федяева: в жизни на самом деле не бывает случайностей, твердо знал он в свои семьдесят пять.
13. Безальтернативность
Бостон, 2012
Всю короткую дорогу назад, в Бруклайн, Иван надеется, что они опоздают: приедут, а Софьи с картинами и след простыл. Не склонный к рефлексии Молинари, наоборот, ерзает на сиденье и будто подталкивает такси вперед.
– План такой, – говорит он вполголоса Ивану, когда ехать осталось всего ничего. – Не отпускай машину. Стойте на Кент-стрит у пересечения с Брук. А я пойду к дому, посмотрю, что там происходит, и позвоню, когда они станут отъезжать, – за ними придется тут же ехать, ловить другое такси не будет времени. Я скажу, куда они повернут.
– Может, лучше я к дому? – робко пытается спорить Иван.
– Чувак, ты когда-нибудь пробовал за кем-то следить?
– Нет, – честно признается Штарк.
– Поэтому не отпускай такси. Водитель, угол Кент и Брук, ждите там, хорошо?
Водитель-гаитянин хладнокровно кивает. В Бостоне таксист зарабатывает деньги не каждую смену – аренда машины и номерного медальона дорога; если клиенту нужна машина надолго, возражать не станет никто.
Звонка от Молинари нет почти двадцать минут. Сам Штарк звонить боится, чтобы не выдать напарника – мало ли, как близко Том подобрался к Софье, – так что он готов уже все бросить и идти к дому, когда телефон все-таки звонит.
– Сейчас с Брук-стрит выедет и двинется мимо вас белый вэн, номер 248PTL. Следите внимательно,
Белый фургон выезжает буквально в ту же секунду и сворачивает налево. Номер Иван заметить не успевает, но уверен, что машина – та самая.
– За ними, – кричит Иван таксисту.
– Развернуться надо, – неторопливо отвечает гаитянин. Ивану кажется, что шанс упущен, но водитель, нарушая правила, сдает задом на Брук-стрит и выезжает следом за фургоном. Между ними еще две машины, так что их вряд ли заметят. Таксист широко улыбается в зеркало.
– Нескучная у тебя жизнь, мужик, – я в первый раз участвую в погоне!
– Я тоже, – отвечает Штарк кисло. – Мне нравится меньше, чем тебе, я смотрю.
В ухо ему орет Молинари:
– Куда вы едете?
– Обратно в сторону музея, как мы сегодня шли, – отвечает Иван.
– Хочешь, скажу тебе кое-что, чтобы ты не дулся на меня? – голос Молинари становится менее напряженным. – С ней какой-то мужик.
Иван медленно опускает руку с телефоном. Том в трубке еще что-то говорит, но у Ивана темнеет в глазах. У этой гнилой истории не может быть счастливого конца, думает он.
Едут они не в музей, конечно. Иван добросовестно читает названия улиц и передает Молинари. Бойлстон-стрит. Потом указатель на развязке с большим шоссе: Бостон-центр. Сторроу-драйв. В Америке указатели – одно удовольствие для близорукого человека: в очках Иван отлично разбирает их даже в движении.
– Ха, вы едете на Бикон-хилл! – веселится Молинари. – Прямо к «пингвинам», там у них гнездо! – Иван вспоминает, что «пингвинами» Том при их первой встрече назвал бостонских аристократов. Что-то ему не верится, что картины прячут в аристократическом районе. И правда, они едут дальше. Вот и еще одно шоссе, проходящее по эстакаде… Принс-стрит… указатель на Маргарет-стрит…
– Норт-энд! – восклицает сыщик. – Это, Иван, мой родной район! Прямо под носом у моей мамы они их держали, надо же…
Фургон останавливается на узенькой улочке, на которой не разъехаться двум машинам. Таксист не сворачивает на нее, а тормозит, проехав поворот. Иван торопливо расплачивается, оставляет щедрые чаевые. Он успевает лишь мельком заметить мужчину, который помогает Софье заносить в дом нечто большое, прямоугольное, завернутое в ткань. Теперь что, ждать Молинари? Пойти за Софьей и ее спутником и прямо спросить их, что происходит? Ни тот, ни другой вариант Ивану не нравится. Он вообще ненавидит варианты: лучше загнать себя в безвыходное положение и делать, что должен, так никогда не ошибешься.
От ненужных альтернатив его избавляет звонок: Федяев.
– Как все прошло, Иван? Я волнуюсь.
– Чтобы это прошло, Валерий Константинович, нужна очень сильная таблетка.
– Вам нужна помощь?
– Только ее нам и не хватало.
– Хорошо. Жду звонка.
Федяев дает отбой, и телефон тут же звонит снова. Штарк думает, что услышит голос Молинари, но это Софья.
– Ваня, нам надо встретиться прямо сейчас. Без твоего друга. Можешь приехать туда, где мы сегодня были, в Бруклайн? Через полчаса?