Ремонт человеков
Шрифт:
А я стояла и смотрела, как все продолжают и продолжают покачиваться незнакомые розовые цветы.
Машина с мужем и Майей уже на подъезде к дому, я успеваю одеться и быстро начинаю краситься.
Не понимаю, отчего я вспомнила эту жабу.
Наверное, она тогда пришла попить воды. Или просто искупаться.
Любовь, луна, жаба — вот что я вспоминаю, когда думаю про Мертвое море.
Любовь, луна, жаба и все это было в странном месте, именуемом киббуц Калия.
Но
Сейчас все не так, все по другому.
Я накрашиваю левый глаз и принимаюсь за правый.
По сравнению с Майей я просто уродина.
Пусть на моей коже нет странных белых пятен.
И я ее старше.
Не знаю, насколько, но минимум на пять лет. Или на восемь.
Не знаю, насколько, но старше.
Я редко думаю о своем возрасте.
И думаю о нем всегда.
Это не парадокс, это просто констатация факта.
Я крашу левый глаз и недовольна тем, как это получается.
Я слишком спешу, но я не хочу, чтобы она застала меня за этим занятием.
Я не могу понять одного — кто останется с Н. А.
И почему у него в глазах были слезы.
Пучеглазая жаба была странно–болотного цвета.
Это я тоже хорошо запомнила.
Как и цвет луны в ту ночь.
И то, какой долгий и сладкий оргазм у меня был.
Если бы я могла вернуть ту ночь, то я бы в ней осталась.
Все, что настало потом — полный бред.
Они уже поднимаются по лестнице, мне осталось совсем чуть–чуть.
Я пучу глаза в зеркало и внезапно высовываю язык.
Меня потряхивает, будто я в лихорадке.
Сейчас раздастся звонок в дверь, впрочем, у него есть ключ.
И нам уже пора выезжать.
Через двадцать минут — он не любит вести быстро, когда я в машине.
Потому что я боюсь.
Они звонят, я открываю дверь.
На Майе куртка, но я это знала и так.
Кожаная куртка веселого летнего цвета.
Ярко–оранжевая, как апельсин.
Нам пора, говорит муж.
Вы будете пить кофе, спрашиваю я.
Нет, не будем, говорит муж.
А я хочу, говорит Майя.
Я быстро, отвечаю я и бегу на кухню.
Майя проходит следом и я чувствую, как она смотрит мне в затылок.
По мне пробегают мурашки, я не понимаю ничего.
Я боюсь, что кофе сбежит — у меня дрожат руки и я плохо вижу.
Муж в комнате звонит кому–то по телефону.
Ты чего нервничаешь, спрашивает Майя.
Не знаю, честно отвечаю я.
Я тоже нервничаю, говорит Майя.
Ты боишься летать? спрашиваю я.
Нет, отвечает она, я боюсь за Николая Александровича.
Как он без тебя? чувствуя, как мой голос дрожит так же, как руки, если не
Как он в больнице, говорит Майя.
Нам пора, кричит муж.
Сейчас, отвечаю я, радуясь, что кофе не сбежал и наливая чашку себе и чашку Майе.
У него — плохой диагноз, говорит Майя, и добавляет: очень плохой.
Я не спрашиваю, я понимаю, что спрашивать не надо, она все и так расскажет, но руки и голос у меня перестают дрожать.
Еще два глотка, говорю я громко мужу, почти кричу, отчего–то чувствуя, как на душе у меня становится легко, почти так же легко, как тогда, в киббуце Калия. Видимо, я боялась, что с Н. А. останется муж, но муж с ним не останется, он будет навещать его в больнице, но навещать — это совсем другое.
— У него был инсульт, — говорит, отчего–то краснея, Майя, — два года назад…
После Испании, хочу добавить я, после Барселоны и этого… как его… не помню… Но я плакала и мне было его жалко. Мне и сейчас его жалко. Но я не хочу, чтобы с ним оставался мой муж, в его квартире, рядом с его кроватью.
Ты ему кто, внезапно набравшись наглости спрашиваю я, споласкивая чашки после кофе.
Майя смотрит на меня и не отвечает, наверное, я перешла границу дозволенного, хотя нам с ней жить две недели вместе и я старше, так что могла бы и ответить. В конце концов, он — мой отец.
Нам пора, снова зовут муж.
Идем, говорю я.
Он — мой приемный отец, говорит Майя мне в спину, выходя следом из кухни.
Мне хочется подпрыгнуть от радости, но я сдерживаюсь.
Приемный? переспрашиваю я.
Да, он удочерил меня, когда я была уже подростком, он был знаком с моей матерью, но мать умерла…
Это твоя сумка? спрашивает муж, и я отвечаю ему, что, естественно, моя, чья же она может быть еще?
Про своего кровного отца Майя ничего не говорит, она вообще замолкает.
Она и так сказала много.
Мой отец остается моим отцом, по крайней мере, мне хочется в это верить.
Майя сказала, что он ложится в больницу, что он удочерил ее, когда она была еще подростком и что ее мать умерла.
Я желаю ему выздоровления.
Про себя, внутри себя, не сказав вслух ни единого слова.
Мы садимся в машину, муж ведет ее быстрее, чем обычно.
Мы пили кофе и выбились из графика.
Майя сидит на заднем сидении, я — рядом с мужем.
И мы все молчим.
Каждый думает о своем.
В левой половине головы я вижу то, как муж ведет машину, получается, что одно изображение наслаивается на другое.
Он ведет машину и думает о том, как он ведет машину.
О чем думает Майя — я не знаю.