Ремонт человеков

Ткаченко Катя

Мы можем быть даны для услады.

Мы можем быть даны для того, чтобы любить.

Или быть любимой.

Шоссе поворачивает в сторону Мертвого моря, Майя смотрит на семейство бедуинов, расположившееся прямо неподалеку от обочины. Шатры в Иудейской пустыне — по моему, именно так называются эти места. А рядом с шатрами стоит джип и спутниковая тарелка, бедуины вечерами смотрят телевизор, почему это приводит Майю в восторг.

Я хочу любить и хочу быть любимой. И не хочу бояться,

не хочу думать, что меня убьют.

Я никогда еще не любила женщин. Или женщину. Я даже не знаю, как это делается физически. То есть, знаю в теории, но практики у меня никогда не было. Хотя, скорее всего, я просто хочу отомстить — своему мужу, который меня обманул и предал. Который любил всю жизнь не только меня.

Как в том старом анекдоте: она любит его, а он — другого.

Мне стыдно, но я ничего не могу с собой поделать.

Мы проезжаем места, которые кажутся мне знакомыми, я пристально всматриваюсь в окно и вспоминаю, что именно здесь мы проезжали с мужем тогда, когда на шоссе лежало закрытое чем–то тело.

И мне опять становится не по себе.

Когда завтра Майя поедет в Иерусалим, то я буду волноваться, лучше мне тоже поехать с ней, но она этого не хочет.

Она хочет молиться одна, в храме Гроба Господня, выстояв очередь для того, чтобы припасть к нему.

Попасть, припасть, приложиться, ощутить холодный камень надгробия, прикосновение к которому может тебя изменить.

И дать возможность любить, как и возможность быть любимой.

Хотя есть и другая возможность — быть судимой, за то, что мы есть для них прежде всего услада и что на самом деле они, по крайней мере, большинство из них, так зависимы от нас.

Когда тебя начинают судить, то тебя к чему–то приговаривают. Например, к смерти, как это произошло со мной.

Но мне дали отсрочку, меня даже отправили на две недели в самое странное место на земле.

Где постоянно стреляют и что–то взрывают, и где живет бог.

В которого я не верю, хотя и очень хочу это сделать.

Я верю в свою тело и в его тело: я знаю его тело наизусть. Мне даже не надо закрывать глаза, чтобы вспомнить.

И я верю в тело Майи, которое я пока не знаю.

Она сидит со мной рядом, Миша что–то рассказывает ей и показывает за окно, одновременно ведя свой микроавтобусик.

Мы проезжаем усиленный армейский пост, за ним виднеется нагромождение белых зданий.

Миша говорит, что там — палестинская территория, город Иерихон, и тут надо быть осторожнее.

Тут везде надо быть осторожным, говорит нам Миша, а Майя спрашивает его, когда они завтра поедут.

А когда ты начнешь процедуры, спрашивает ее Миша, и Майя отвечает, что лишь после того, как они съездят в Иерусалим.

Если бы я верила,

то припала бы к тому прохладному камню и попросила одного: чтобы он не судил меня, потому что судить меня не за что.

Я никогда не хотела ему зла, я только и делала, что любила его и давала ему все, что он хотел.

И не моя вина, что он воспринимает все это по другому.

И я вдруг понимаю, зачем Он создал нас некогда из мужского ребра, если только на самом деле он сделал это.

Не для того, чтобы мы были усладой.

И не для того, чтобы мы любили.

И не для того, что любили нас.

И даже не для того, чтобы дать им возможность нас судить.

Он создал нас их судьями, потому что только мы знаем, чего они стоят, и сами они прекрасно знают это и боятся.

Мы их судьи, пусть почти во всем зависим от них.

Я понимаю это, как понимаю и то, что все безумие последних дней есть ни что иное, как моя попытка подготовиться к проведению процесса, на котором обвиняемым — мой муж.

И я должна его судить и вынести приговор.

Мы уже едем по берегу Мертвого моря, по правую руку высоченные пустынные скалы, над которыми где–то совсем — совсем высоко появляются первые крупные звезды.

Точно так же как слева, над тем самым Мертвым морем, до которого мы с Майей добираемся сегодня чуть ли не с полудня, появилась большая, красновато–желтая луна.

Еще не темно, но Миша уже включил фары, в свет которых я внезапно вижу знакомую надпись — тот самый киббуц Калия, где я была так счастлива.

Счастье осталось в прошлом, мой муж стал совсем другим.

Или просто пришло время узнать то, каков он на самом деле, хотя лучше бы я этого не узнавала.

Миша увеличивает скорость, он хочет доехать до темноты, я не знаю, сколько заплатил ему Н. А. за услуги, но думаю, что не маленькую сумму.

Я пытаюсь опять посмотреть, что происходит у меня в голове, в левой комнате, но там по прежнему пусто и темно.

Скорее всего, что она заработает лишь тогда, когда мы вернемся.

Мы должны вернуться, хотя что мы узнаем, когда опять будем дома?

Если Н. А. должны делать операцию, то к тому времени все будет ясно.

А завтра Майя будет молиться за него, за своего приемного отца и за моего родного.

За человека, который когда–то был любовником моего мужа.

И потом бросил его.

Или это сделал мой муж — отчего то мне хочется, чтобы на самом деле было именно так.

Мой муж встретил меня и бросил моего отца, но остался его другом.

Я ничего не понимаю, я пристально всматриваюсь в высоченные угрюмые склоны, на вершине одного из которых неясно видна смутная в это сумеречное время тень.