Репортаж ведет редактор
Шрифт:
Рыбачить я никогда не против. Но в тот раз пошел, чтоб только убить вечер. Черви, припасенные запасливым Сережкой, казались слишком мелкими и вялыми. Ветерок обещал нагнать волну. Какой там клев!
Не прошло, однако, и пяти минут, как мой поплавок скрылся под водой. Я выкинул на берег окунька. Но странно — не ощутил, как бывало, радостного возбуждения. Нет уж — не ловля, коль смотришь на поплавок, а видишь гайку!
Придя на другой день в мастерскую, начал спешить еще у вешалки. До звонка оставалось десять минут, а я уже стоял перед мастером.
— Николай Митрофаныч, дайте
Митрофаныч, прикрыв ладонью рот, позевывал. Кадык его, поросший короткой седой щетиной, двигался вниз, затем снова занимал прежнее положение над выношенным рыжим шарфиком.
— Николай Митрофаныч!
— Я шестьдесят лет Николай Митрофаныч.
— Я бы уже начал пилить…
— На то звонок будет, слесарь.
Звонок для «слесаря» звучал музыкой. Только за четыре часа — лопни, не сделаешь задуманного. Да еще Митрофаныч то и дело подходил: «Не так, слесарь» да «вот так, слесарь». Слова старика не нравились. Но стариковские руки очаровывали. Все-то они умели делать быстро, спокойно, красиво. Брался мастер медяшку опиливать — опилки казались золотыми. Принимался сталь воронить — разве ночное небо могло сравниться с вороненой поверхностью, до того ровной и густой получалась синь.
В заданное время я не уложился. Как ни потел, опоздал изрядно. Зато позади наконец остались неприятности. А неприятности были немалые. Уже отшлифованную гайку чуть не зажал в тиски без медных губ. Митрофаныч дернул сзади за рукав:
— Под курткой что у тебя?
— Рубашка.
Белые кустики бровей двинулись кверху — значит Митрофаныч хотел казаться удивленным.
— Не полагается брезент на голое тело?
— Царапаться ж будет…
— А тиски гайку не исцарапают? Обряди-ка в медную рубаху! Говорено было.
В другой раз мастер намекнул на возможность отчисления из слесарки. Это когда я пытался вынести из мастерской изделие вместе с инструментом, чтоб поработать дома.
Прежде чем сдать оконченную работу, я подошел к окну, полюбоваться солнечными блестками, что весело вспыхивали на гайке. Да, тут Митрофаныч не мог ни к чему придраться!
Взяв изделие, мастер направился к шкафу. Но что это? Остановился, брови сошлись вплотную над переносицей. Я покраснел, сам не зная почему. Митрофаныч подошел к шкафу, вынул оттуда другую гайку, — я нипочем не отличил бы ее от своей.
— Видел такую дрянь?
Я молчал. До моего сознания не доходило, почему эту прекрасную штуку мастер называл дрянью.
— Думал — один Сомов рискует сдавать дрянцо… Смотри, — Митрофаныч сердито ткнул ногтем в гайку-близнеца. Одну грань ее пересекала едва заметная царапина.
— А это что? — ноготь уткнулся в мою гайку.
У меня вспотела голова, уши и щеки стали вдруг горячими. Целых две царапины украшали мое детище. Правда, они были не толще паутинок, но…
Опять шлифовка! Опять часовые стрелки торопились совсем некстати. Зато краснеть больше не пришлось. Как ни сдвигал старик брови, как ни поправлял очки — изъянов больше не было. Точно сожалея о чем-то, подытожил:
— Похоже на дело.
Но тут же, спохватившись, начал выговаривать за лишние часы, затраченные на изделие.
Вторую вещь с названием — линейку — я опять сдал
С тех пор и силки, и лук, и стрелы многое потеряли в моих глазах. А на все металлическое, будь то винт или шайба, железный прут или пятак старинной чеканки, я стал смотреть с одной точки зрения: пригодится ли в мастерской?
Да, Митрофаныч с завидным терпением прививал своим питомцам золотое качество — умение доводить начатое дело до конца. Нам, журналистам, наверное, не грех учиться у таких, как Митрофаныч.
ПОД СВОДАМИ БОЛЬШОГО КРЕМЛЕВСКОГО ДВОРЦА
Прошло не больше полчаса с той минуты, как лайнер «ИЛ-18» поднялся над Челябинским аэродромом, и к нам в салон не вошла, а буквально влетела молоденькая стюардесса. Глаза ее искрились так, словно она получила к дню рождения подарок, о котором мечтала всю жизнь. Улыбка неудержимо растягивала полные пунцовые губы.
— Товарищи пассажиры, — торопясь сказала девушка, — только что на борту нашего самолета получено сообщение по радио: в космосе — корабль «Восток-5». Командир корабля — Валерий Федорович Быковский…
Всю остальную часть пути до Москвы мы говорили только о новом космическом полете. Мы — это секретарь промышленного обкома партии по идеологическим вопросам Поликарп Васильевич Сапронов, сварщик со стана «1020» трубопрокатного завода, партгрупорг участка Валентин Крючков и я. Первая тройка из девяти человек, приглашенных на июньский Пленум ЦК КПСС из нашей области. Дела заставили нас лететь в столицу раньше остальных.
Первая радиопередача о полете Валентины Терешковой застала нас в номере московской гостиницы «Будапешт». Надо ли говорить, как это известие обрадовало каждого! Я говорю не только о нас. Вся Москва, вся страна жила в эти дни двумя событиями: совместным космическим полетом Валерия Быковского и Валентины Терешковой и Пленумом Центрального Комитета партии.
Участник июньского Пленума ЦК КПСС сварщик стана «1020» Челябинского трубопрокатного завода Валентин Крючков. Объектив фотоаппарата запечатлел его в цехе.
Сам Пленум начался не совсем обычно. Когда за столом Президиума появился товарищ Хрущев и после долгих горячих аплодисментов в зале заседаний Большого Кремлевского дворца наступила, наконец, тишина, Никита Сергеевич шутливо спросил:
— Кто первый запишется для полета в космос? — И, улыбаясь, добавил: — Вон Семен Михайлович Буденный поднимает руку…
Кажется, мелочь. Шутка как шутка. Но она так хорошо отвечала настроению собравшихся, так пришлась всем по душе! После того, как волна негромкого смеха, прокатившаяся по залу, улеглась, атмосфера в зале стала сразу как-то теплее, сердечней.