Решающее лето

Джонсон Хенсфорд Памела

Я поблагодарил ее за внимание.

— Я тоже предпочитаю китайский. Его теперь совершенно невозможно достать. Я считаю, что это одно из самых досадных лишений нашего времени. Чармиан, правда, предпочитает цейлонский, я знаю. Но мне он кажется слишком грубым.

— Я вообще отличаюсь грубым вкусом, мама, вы ведь это знаете, — миролюбиво заметила Чармиан.

Рука старухи, разливавшей чай, на минуту замерла, ее настороженный взгляд остановился на воротах, за которыми проходила дорога.

— Неужели

это Шевиоты? Чармиан, тебе не кажется, что сейчас прошла Джойс Шевиот с братом? Ты видела?

— Нет, мама, я не смотрела в ту сторону.

— Интересно, что им здесь надо? Когда в последний раз я слышала о Джойс, она, кажется, собиралась на Восток… Ты ее знаешь, Чармиан?

— Нет.

— Мне бы очень не хотелось, чтобы они оказались здесь. Они такие… как бы это сказать… грубые и невоспитанные люди. Мать Джойс еврейка. Собственно, в этом нет ничего дурного, среди них есть вполне приличные люди, но есть и очень непорядочные, как вы считаете?

Из дома вышел Эван, сделал мамаше ручкой и уселся прямо на траву.

— Мне здесь удобней. По-деревенски.

— Дорогой, ты помнишь Шевиотов?

— Да, немного. Девица была несколько толстовата, если мне не изменяет память.

— Мне кажется, они что-то разнюхивают здесь.

— Зачем? — резко вскинулась Чармиан.

— Таким людям до всего есть дело, — многозначительно улыбнулась миссис Шолто. — Это сандвичи с огурцами, Клод. Чего-чего, а огурцов здесь в изобилии. Эван, ты помнишь мамашу Шевиот?

Эван красноречиво похлопал себя по ляжкам и приставил к носу согнутый палец.

— Избранная нация, да?

— Вот именно.

— Эван, зачем ты так? — сказала Чармиан.

— Ты имеешь в виду так? — и он снова повторил свой жест.

— Да. Это глупо.

— Что делать, не люблю евреев, — ответил Эван.

— Почему? — спросил я, чтобы хоть как-то поддержать Чармиан.

— А кто их любит? После войны они надоели всем своими спекуляциями на черном рынке.

— Нам ли осуждать других? — промолвила Чармиан, чеканя каждое слово.

Лицо Эвана вспыхнуло.

— Это слишком, тебе не кажется?

— Дорогая, как ты можешь? — всполошилась миссис Шолто.

— Мне очень жаль, но это то, что я думаю.

— Благородство, честность, — пробормотал Эван, — опять эти твои проклятые честность и благородство! — Он поставил чашку на поднос. — Ну и оставайся при них, черт побери, а с меня довольно! — Вскочив, он ушел в дом.

— Даже если тебе угодно брать под защиту евреев, — дрожащим голосом промолвила миссис Шолто, — ты могла бы пощадить его. Ему и без того тяжело.

— Да, — согласилась Чармиан, — я была беспощадна, простите. — Она встала и тоже ушла в дом.

Внимание миссис Шолто, собиравшейся обратиться ко мне с какими-то словами, снова отвлекли голоса за оградой.

— Вот они опять.

Да, это Шевиоты… Хотя нет. Нет, это не они. Но как похожи!

И она принялась настойчиво потчевать меня чаем.

— У вас была утомительная поездка, вы, должно быть, проголодались. Клод, поговорите с Чармиан. Она должна быть поласковей с ним. Она во многом ведет себя безукоризненно, я признаю это. На нее можно положиться, и в материальном отношении она просто якорь спасения, но ей не мешает быть более сдержанной на язык…

Я смотрел на миссис Шолто и боялся, что выдержка изменит мне. Наконец я овладел собой настолько, что смог ей ответить.

— Надеюсь, вы не думаете, что я разделяю вашу точку зрения? Для этого вы слишком хорошо меня знаете. Я рад, что у Чармиан осталась еще ее прямота и способность отстаивать свое мнение. Не дай бог, чтобы она их потеряла.

Тень от вяза косо упала на скатерть и как бы разделила стол на два треугольника — ярко-золотой и серый. В вазочку с джемом слетел сухой лист. Миссис Шолто аккуратно выудила его кончиком чайной ложки и стряхнула на траву.

— Осень, — задумчиво произнесла она, — кругом все зелено, но уже чувствуется осень. Свет такой печальный. — Она посмотрела на верхушки деревьев глазами, такими же синими, как проглядывавшее сквозь ветви небо, и я увидел ее юной девушкой с хорошеньким личиком, любящей кружева, банты, цветы и прочие атрибуты женской прелести, подчеркивающие эту агрессивную девичью беззащитность, девушкой, похожей на розовый бутон, с чопорно поджатыми губками, томным взглядом и мягкими кошачьими лапками, которая знает, чего хочет, и с завидным упорством добивается своего.

— Чармиан не должна быть такой жестокой, — повторила она.

Тогда я спросил, неужели Эван не может понять, что Чармиан просто необходима нервная разрядка, которую она, кстати, не так часто себе позволяет.

— Ведь она не бросит его, вы знаете. Она всегда будет с ним.

— Но почему она говорит ему гадости? Кому это нужно?

— Это нужно ей, — сказал я, — чтобы выдержать все.

— Вы говорите загадками, Клод. Должно быть, я слишком глупа, чтобы понять вас. Вам не кажется, что вы несколько переоцениваете свою способность читать мысли Чармиан? Я считаю, что речь идет о простом чувстве порядочности, вот и все.

— Не хотите ли вы сказать, что Чармиан его не хватает?

Она слегка выпятила подбородок и поджала губы.

— В данном случае — да, Клод.

Взгляды наши скрестились.

— Вы это серьезно говорите?

— Да.

— А то, что ей пришлось вынести по вине Эвана, по-вашему, ничего не стоит?

— Она обвенчалась с ним в церкви, — сказала старуха. — Она поклялась быть верной ему в горе и радости, в бедности и богатстве.

— И да поможет ей бог.