Решающее лето
Шрифт:
— Ну тогда пригласите ее погулять. Только уведите ее отсюда, иначе я за себя не ручаюсь.
Глаза его по-прежнему были прикрыты согнутым локтем, тело раскинулось на траве в ленивой позе, но в голосе звучали горечь и отчаяние. Он ненавидел всех, даже собственную мать, которая готова была солгать, украсть и даже убить, лишь бы продлить сыну беспечное и беззаботное существование.
— Хорошо, я попробую, — пообещала Чармиан.
После обеда, вечером, она действительно предложила миссис Шолто пойти
— Мы собираемся пройтись до городка и обратно. Зайдем в пивную выпить чего-нибудь. Вы не хотите составить нам компанию? Здесь принято собираться по вечерам в местной пивной.
Старая леди иронически улыбнулась и ничего не ответила. Она знала, что может позволить себе не отвечать на вопросы.
— Значит, вы не хотите пойти с нами в пивную, мама? Ну, тогда просто погуляем?
— Нет, благодарю. Я не оставлю моего бедного мальчика одного. Это было бы жестоко.
— Но он хочет остаться один, мама! Он хочет этого.
— Может быть. Но речь идет не о том, чего он хочет, а о том, что для него лучше.
— А вы знаете, что для него лучше?
— Моя дорогая, — промолвила миссис Шолто таким загадочным тоном, что он показался мне почти зловещим. — Я знаю его немного лучше, чем ты.
Чармиан прикусила губу и круто повернулась.
— Клод, — сказала она, — подожди меня на крыльце, я сейчас выйду. Здесь очень душно, тебе не кажется? — А взгляд ее приказывал: делай, что тебе велят.
Я вышел и сел на ступеньку маленького уродливого крыльца. Как только они заговорили, я понял, что услышу каждое слово, даже если бы я этого и не хотел. Но я хотел знать, что происходит в доме. Нервы были напряжены до предела, мне казалось, что Чармиан грозит почти физическая опасность. Я не хотел оставлять ее одну даже на полчаса.
Луна еще не взошла. Я сидел в полной темноте, лишь огонек моей сигареты прочерчивал в ней узоры. Я напряженно вслушивался. У подножия холма, там, где угадывались очертания деревьев, виднелась серая полоса, будто отблеск далеких огней. Ветер шелестел листвой, словно беглец, осторожно пробирающийся сквозь чащу, бесшумно ступающий по мягкой палой листве, боясь вспугнуть тишину внезапным хрустом сломанной ветки.
— …вы не хотели, чтобы он женился на мне!
— Моя дорогая, зачем ты говоришь этот вздор? Ты несправедлива.
— Кто знает, понравилась бы вам другая невестка.
— Чармиан, почему тебе так хочется расстроить меня? Разве это хорошо?
Я не расслышал, что ответила Чармиан. Наступила долгая пауза, я подумал, что Чармиан уже ушла и сейчас появится на крыльце.
Но вот я опять услышал высокий и необычайно звонкий голос миссис Шолто:
— Ты была слишком молода для него, Чармиан. Возможно,
— Как смеете вы говорить мне такие вещи?
В голосе Чармиан звучали ненависть и боль незаслуженной обиды.
Старая леди попыталась возразить:
— Прошу тебя, Чармиан…
Снова наступила пауза.
— Простите. Но это было ужасно несправедливо с вашей стороны. Я страдала от его неверности, а вы поощряли ее. Я могла бы давно стать свободной, но…
— Но ты любила его. Стоит ли ставить себе в заслугу то, что было для тебя естественной потребностью, Чармиан? Ты не могла оставить мужа.
— Я перестала любить его после того, как родилась Лора. Я не люблю его больше. Но я остаюсь с ним.
В наступившей тишине слабый шорох листвы показался мне громким, будто по холмам, рощам и лужайкам прокатился тяжкий вздох. В воздухе запахло чем-то пряным и сладким. Но была осень, и цветы давно отцвели.
— Как жаль, что мы не понимаем друг друга, — промолвила миссис Шолто. — Хотя мне кажется, я могла бы тебя понять. Я знаю, что у тебя доброе сердце. Но ты еще дитя, а умные дети должны слушаться.
И снова я не расслышал, что ответила Чармиан.
— Я знаю, что ты умеешь быть сдержанной и разумной. Ты произвела на меня приятное впечатление именно своим умением держаться, но в душе ты все же маленькая грубиянка.
— Я — грубиянка? — громко и гневно воскликнула Чармиан. — Вы так считаете, мама? Хорошо. Тогда я буду и в самом деле груба. Я скажу вам прямо, что вы должны оставить в покое Эвана. Он не выносит ваших забот, не выносит вашей жалости. Ему сейчас больше всего на свете нужны покой и возможность побыть одному. И вы не имеете права мешать ему.
Тишина. Далекая серая полоса на горизонте стала светлее, слабо блеснул сквозь пелену тумана встающий месяц. В лесу запела ночная птица, тоскливо, монотонно. Затем я услышал чей-то плач, нарочито громкий, с правильно чередующимися всхлипываниями и, конечно, слезами, которые катились одна за другой, крупные, как капли из иссякшего фонтана.
— Мама, перестаньте, прошу вас!
— Мой мальчик, мой сын…
— Да, и мой муж. Вы и он доведете меня до сумасшествия, слышите?
— Мой сын! Они бросят его за решетку, отнимут его у меня, оторвут от всех его близких. Когда его вызвали в суд, а я осталась дома, я корчилась от боли, словно вновь рожала его на свет. Ты не поверишь, я знаю, все вы, молодые, ничему не верите. Но я корчилась от боли, я рожала его, моего сына, второй раз.
Она с каким-то садистским сладострастием изливала на Чармиан свое горе, желая заставить ее страдать вместе с нею, мучиться, плакать и корчиться от боли.
Но беспощадный голос Чармиан хлестал ее, как кнут: