Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12
Шрифт:
— Позвольте, — Ардашев остановил их и открыл лицо почившего.
— Левицкий? Василий Ильич? — остолбенело вытянулся Нижегородцев. — Это же начальник штаба 83-го Самурского пехотного полка, расквартированного в Ставрополе. Я лечил его жену. Так он же недавно с нами…
— Вот уж горе для Нины Павловны… — неожиданно прервал доктора присяжный поверенный, сделав ему знак глазами. Он отвернул ворот нательной рубахи покойного и внимательно осмотрел вдавленный, бледно-синюшний след на шее. На подушечках пальцев синели следы мастики — результат недавней работы судебного эксперта.
— Не сомневайтесь — все признаки удушения налицо…
Адвокат оглянулся — перед ним стоял человек в пенсне, невысокого роста. Расправив
— Судебный врач Симбирцев.
— Будем знакомы, — протянул руку присяжный поверенный Ардашев. — А полковник, я полагаю, повесился на этом самом крюке?
— Да, — кивнул врач.
— А нет ли на теле ссадин или кровоподтеков?
— Есть. У него синяки на запястьях, но это вполне объяснимо. Находясь в агонии, самоубийцы часто размахивают руками, пытаясь за что-нибудь зацепиться. Вот они и бьются о расположенные вблизи твердые предметы: дверные косяки, лестничные перила… В данном случае поблизости оказался шкаф. А что, у вас есть какие-то сомнения?
— Да, но их следует проверить.
— Проверим, непременно проверим. Завтра же проведем вскрытие.
— Можно ли будет присутствовать при этом?
— Отчего же, пожалуйста. Я не возражаю. Подходите завтра к прозекторской земской больницы. Думаю, в десять утра патологоанатом уже закончит.
— Буду непременно. А прощального письма разве нет?
— Ничего не обнаружено, — покачал головой Лепищинский. — Вещей у него совсем немного. Правда, нашли обрывки карандашных записей. Они буквально на всем: на салфетках, ресторанных счетах, вырванных листках из обычной школьной тетради… Какие-то формулы…
— Позволите взглянуть? — попросил Ардашев.
— Тут секрета нет, — следователь открыл папку и вытащил несколько листков.
Бегло просмотрев, Клим Пантелеевич осведомился:
— Могу ли я переписать их?
Следователь в задумчивости пожевал губами и неуверенно выдавил из себя:
— В виде исключения и только в знак глубокого к вам уважения…
— Вы очень любезны, — поклонился адвокат. Усевшись в удобное кресло, он достал из внутреннего кармана миниатюрную записную книжку в кожаном переплете, приспособил ее на подлокотнике, открутил колпачок Ватермана и принялся аккуратно переписывать.
В это время Нижегородцев обратился к стоящему у самого входа управляющему:
— Скажите, а как давно поселился здесь полковник?
— Четыре дня назад, — нехотя ответил тот.
— А он не обмолвился о цели своего визита в Ялту?
— Да я и не спрашивал, — пожал плечами Лаптев. — Горничная жаловалась, что третьего дня их высокоблагородие скандалили очень — почудилось полковнику, что кто-то в вещах его копался. Так мы два часа выясняли, не пропало ли чего. Оказалось — все на месте. У коридорных спрашивали, не попадались ли им на глаза посторонние. Но кроме глухонемого турка-сапожника никого не было. А жилец этот чудной был какой-то — даром, что военный. Уйдет вечером, а свет в комнате оставляет зажженным. Оно, конечно, вроде бы мелочь, но нам затраты… И выходил часто не по парадной лестнице, а через хозяйственный двор — куда подводы с провизией подъезжают.
— Да, и впрямь странно, — поднял глаза Ардашев и ощутил, как им овладело странное беспокойное чувство. Оно появилось внезапно, и казалось, что причина его была где-то рядом… Адвокат перестал писать и еще раз оглядел комнату: за столом работал эксперт, пытаясь снять с бутылки шустовского коньяку отпечатки пальцев, своей очереди ждали пепельница и курительная трубка, по-видимому, из орехового дерева, а также плитка шоколада фабрики «Эйнем». Рядом стояло такое же кресло с мягкими потертыми плюшевыми подлокотниками, шкаф с посудой и стулья; справа от входа висело зеркало. На стене — довольно необычная графика в строгой деревянной раме. Такого художества Климу Пантелеевичу видеть еще не
— Какая интересная работа! Позвольте полюбопытствовать, кто же автор?
Растеряно улыбнувшись, Илиади ответил:
— Был тут у меня в прошлом году один постоялец — совсем молодой человек. Попросил комнату на третьем этаже с балконом и чтобы море было видно. Я его предупредил, что дорого будет, а он смеется, ничего, говорит, расплачусь. Время шло. Жил себе, столовался. Ночью над рисунками корпел, а днем продавал их на набережной и, магазине у Синани, да только прибыток был слабый. Прошел месяц, настало время расплачиваться, а денег не хватило. Взмолился он и говорит, возьмите у меня все восемнадцать картин. Придет время, они будут цениться не хуже работ Айвазовского. А я смотрю на него, вижу — парень не от мира сего; не пьет, не курит, ходит тихо, а разговаривает, будто голоса своего стесняется. Божий человек, да и только. Ему бы монахом быть да чужие грехи отмаливать, а он все карандашиками частит по бумаге… Пожалел я его, отпустил с миром, картинки, понятное дело, взял. А художества такого я раньше не видел, нет. Вроде бы два цвета всего — черный и белый, а когда долго смотришь — чудится разное и сердце отчего-то заходится.
— А как звали его, не помните?
— Как же — Вандинский, Андрей Васильевич.
— Нет, никогда не слышал, — покачал головой присяжный и вновь принялся переписывать.
Старший санитар нетерпеливо переминался с ноги на ногу, показывая всем видом, что пора выносить усопшего. Он кашлянул и вопрошающе посмотрел на следователя.
— Да-да, забирайте, — махнул тот рукой.
Закончив писать, Ардашев огляделся и спросил:
— Чувствуете, господа, этот запах?
— О чем вы? — следователь недоуменно воззрился на Клима Пантелеевича.
— По-моему, в коридоре разлили камфару.
— И что? — наморщил лоб судебный медик.
Не обращая внимания на недоумение доктора, следователь робко произнес:
— То есть вы хотите казать, что ее разлили специально?
— Я в этом уверен.
— Но зачем? — воскликнул Симбирцев, бросая беспомощные взгляды то на следователя, то на адвоката.
— Да, — Лепищинский покрутил ус. — На этот нюанс я совсем не обратил внимания. — Сделав по комнате несколько шагов, он вдруг остановился и, вскинув глаза к потолку, задумчиво произнес: — Камфорное масло отбивает нюх у полицейской собаки. Но если на теле покойного нет ни колотых, ни огнестрельных ран, а вдавленный след на шее является единичным, а не двойным, то остается только одно: штаб-офицера сначала споили, а уже потом повесили на простыне. Так?
— Но ведь стакан-то один. Да и выпито всего половина бутылки, — облизывая пересохшие губы, констатировал судебный медик.
— Либо отравили, — проронил молчавший до поры немолодой седовласый господин в очках, оказавшийся судебным экспертом. — Чтобы не было сомнений, я проверю коньяк на наличие яда. А пока я могу с полной уверенностью утверждать, что отпечатки пальцев на бутылке, стакане и пепельнице принадлежат исключительно покойному.
Управляющий, облокотившись на дверной косяк, слушал разговор с легкой усмешкой. Наконец он картинно зевнул и громко изрек: