Революция отвергает своих детей
Шрифт:
До этого о подобных вещах мне, неопытному студенту, не приходилось слышать. Но как же мне писать свой адрес?
— Вы должны писать: Башкирская АССР. Кушнаренковo. Сельскохозяйственный техникум №101. Этого вполне достаточно [5] .
Она сделала паузу и снова пристально посмотрела на меня:
— А теперь о самом главном. Вы не имеете права называть кому-либо вашу настоящую фамилию, даже рассказывать о мелочах из вашей прошлой жизни. Я хочу обратить ваше внимание на то, что исполнение этого предписания крайне необходимо. Никому, даже вашим старым знакомым, вы не
5
Впоследствии это правило стало еще более суровым. Через несколько недель мы были вообще лишены права переписки.
Снова маленькая пауза, после чего она уже немного приветливее спросила:
— Какую фамилию вы хотели бы иметь?
— Линден.
Она записала фамилию и сказала:
— Прекрасно, значит, с сегодняшнего дня вы — Линден. Забудьте вашу настоящую фамилию и помните, что в течение вашего пребывания в школе вы носите фамилию Линден. Пока — все. Вы можете теперь пойти закусить. А после я покажу вам вашу спальню. Завтра рано утром директор школы примет вас и сообщит вам о дальнейшем.
Когда я вошел в столовую там уже никого не было. Еда была очень хорошая; правда, она не вызвала у меня прежнего восторга. «Как быстро человек привыкает ко всему хорошему», — подумал я. В этот момент дверь отворилась и ко мне бросился мой старый друг.
— Вот хорошо, что ты здесь, — воскликнул он радостно.
Это был Ян Фогелер. В Москве мы с ним ходили в школу имени Карла Либкнехта. Он был моим одноклассником и я к нему хорошо относился. Он был сыном Генриха Фогелера, немецкого художника из Ворпсведе, эмигрировавшего в Советский Союз, а впоследствии, осенью 1941 года, насильственно переселенного в Казахстан и умершего в начале 1942 года в результате тяжелых испытаний и нужды, Отец Яна умер более полугода тому назад и ему, конечно, об этом уже давно сообщили. Но по–видимому этот факт нисколько не изменил его политических взглядов, что часто бывало среди советской молодежи. Ян оставался ярым комсомольцем и говорил о Советском Союзе с большим воодушевлением.
Он сразу же стал рассказывать.
— Знаешь, где я был? Нет, ты даже представить себе не можешь!
Мне так и не удалось вставить хоть одно слово.
— До недавнего времени я был на фронте. Лишь очень немногим немцам это разрешалось. Я был переводчиком. Как-то раз даже при маршале Жукове. Знаешь, Жуков замечательный человек!
Он рассказывал о фронте и я все слышал: Жуков, Жуков, Жуков.
Меня это не удивило, так как и в Казахстане мне часто приходилось слышать восторженные отзывы о Жукове. Жуков пользовался настоящей, а не искусственной популярностью, особенно в армии и у молодежи; быть может это было одной из причин отстранения Жукова Сталиным в конце 1946 года.
Я слушал Яна с интересом, но мне хотелось отвести его от этой темы и узнать что-либо о школе.
Это случилось раньше, чем я ожидал, так как он вдруг опомнился и в отчаянии схватился за голову.
— Ах, да, я ведь ничего не должен рассказывать о своем прошлом. Ты, пожалуйста, больше никому не говори о том, что я тебе… Кстати, какая у тебя здесь фамилия, чтоб я не ошибся.
— Моя фамилия Линден, а твоя?
— Данилов, Ян Данилов.
Странно, не успел он назвать своей партийной клички, как он совершенно вдруг переменился. Он начал отвечать на
— Школа? Ну, что особенного можно о ней рассказать. Мы разделены на группы по национальностям. Кроме отдельных занятий и семинаров по различным национальным группам, у нас бывают и общие для всех лекции. Немецкую группу ведет Класснер. Здесь его фамилия Класснер, а кто он на самом деле — не знаю.
— А есть здесь еще кто-нибудь из нашего детдома или из школы им. Карла Либкнехта?
— Гм… как тебе сказать. Ну, ты сам увидишь.
За несколько секунд Ян, восторженный комсомолец, превратился в партработника, полностью владеющего собой к осмотрительно взвешивающего каждое свое слово. Вскоре в столовую вошла секретарша.
— Товарищ Линден, я хочу вам сейчас показать комнату, где вы будете спать.
Сначала она повела меня по первому этажу, где находились аудитории отдельных секций.
В конце коридора на втором этаже была старая скрипучая деревянная лестница, которая вела наверх. Дальше шел узкий проход. Секретарша показала на дверь:
— Здесь библиотека и читальня, — затем она остановилась перед последней дверью. — Это здесь. Я увидел большую комнату с пятнадцатью кроватями. Около каждой кровати была тумбочка. Посередине комнаты стоял стол. Это было вроде общежития учительского института в Караганде, с той только разницей, что там была новостройка, а здесь — старый помещичий дом. Я был несколько разочарован. После всего пережитого и виденного мною в Уфе, я представлял себе школу совсем иначе.
Секретарша подвела меня к примитивной деревянной кровати:
— Ваше место здесь. Завтра придите ко мне и я поведу вас к директору.
Я сел. С чувством изумления начал перебирать я в памяти события последних дней и в то же время с волнением думал о том, что мне принесет мое пребывание в школе Коминтерна.
Через несколько минут пришли мои товарищи по комнате. Это были испанцы.
Они кивнули мне. Один даже подошел ко мне и спросил меня по–испански:
— Испанец?
— Нет, немец, — ответил я.
И в тот же момент испугался, что, быть может, сказал что-то лишнее.
Я радовался тому, что буду жить с испанцами, так как в Москве у меня были друзья–испанцы и атмосфера, которая царила среди испанской эмиграции была мне больше по душе, чем среди немецкой.
Испанцы говорили громко. Я все надеялся, что встречу среди них какого-нибудь знакомого, который расскажет мне о школе. Но здесь никого не было из тех, кого я знал в Москве. Наша спальня понемногу наполнялась.
Вдруг я увидел моего хорошего друга из Москвы — Мишу Вольфа, которого несколько недель тому назад я встретил в Алма–Ате. Я хотел было уже броситься к нему с криком «Миша!», но вовремя спохватился, что у него, конечно, здесь другое имя и что даже со старыми друзьями нельзя вспоминать прошлое. Тем временем он меня тоже увидел и не спеша направился к моей кровати.
— Фёрстер, — представился он, подчеркнуто безразлично протягивая мне руку.
— Линден, — ответил я.
— Хорошо, что ты здесь. Ты наверно скоро сживешься со школой.
— Да, я тоже очень рад, что я здесь.
Больше мы ничего друг другу не сказали. Мы строго придерживались предписания, хоть это и было смехотворно, так как мы знали друг друга с 1935 года, то есть уже около восьми лет.
Мы разделись молча.
Между тем была одна свободная кровать. Меня интересовало, кто будет спать рядом со мной?