Рейд в опасную зону. Том 2

Купцов Мэт

— Конечно, — подхватил Колесников. — Светлана одной рукой борщ разливает, другой пулемёт перезаряжает. А ты, Гусев, ей патроны подносишь.

— Ешь давай, фантазёр! — оборвала его повариха, но в голосе не было и намёка на злость.

Я молчу, разглядывая кусок лепёшки. Шутки Колесникова всегда находят отклик у остальных, но у меня сейчас нет ни настроения, ни желания смеяться. Плечо тянет, а гул в голове перебивал разговоры.

Светлана замечает моё состояние.

— А ты чего такой

тихий, Беркут? Не ранен ли?

— Всё в порядке, — отзываюсь я.

Колесников кивает в сторону моего плеча.

— У него кровь на рукаве, я давно заметил. Просто Беркут у нас герой молчаливый.

Гусев хмыкает.

За соседним столом молодые лейтенанты что-то бурно обсуждают. Молодёжь, недавно из училища, сидят с прямыми спинами, стараясь выглядеть важными. Только прибыли в часть. Один рассказывает другому.

— Наш-то, представляешь, в штаб опять бумаги понёс. А я ему говорю — Давайте хоть раз в бой сходим. А он — «Успеется, лейтенант, войны на всех хватит».

Второй ухмылялся, помешивая чай.

— Ты что, геройствовать захотел? Подожди, ещё успеешь на ордена налететь. Скоро всех нас отправят туда.

Я слушаю вполуха, всё больше замечая, как Светлана ловко управляется — то салфетки пододвинет, то чайку подольёт. Она будто знает, что нужно каждому, и кажется, даже молодые лейтенанты, такие важные минуту назад, смотрят на неё с благодарностью.

Колесников, впрочем, не унимается.

— Света, ты нас с Гусевым совсем не жалеешь. Кормить так вкусно — это же пытка, понимаешь? Мы из-за тебя из формы скоро вырастем.

— Ну так вон на складе, где получаешь, выбери форму побольше себе. А мне что — только спасибо скажете, я и довольна.

— Света, — говорит Гусев, — Ты Беркуту налей чаю покрепче. У нас Беркут такой — пока на нём шкура держится, он к врачу не пойдёт.

— Верно, — поддерживает Сашка, — Беркут только в крайнем случае обращается. Но сейчас — именно такой случай. Не хватало еще, чтобы инфекция попала в рану. Надоело уже конечности тут терять. Давай, уж, товарищ капитан, навести медсанчасть. А то я уже начинаю нервничать.

Светлана с беспокойством смотрит на меня.

— Ты, Беркут, всё же в медсанчасть сходи.

Я поднимаюсь с места, понимая, что сопротивляться бесполезно. Да и что-то меня начинает развозить чуток. Шутки Колесникова, разговоры, чай — всё это смазывается, будто фотография, потерявшая резкость.

Шагаю за дверь, оставляя позади тепло и свет столовой, чувствуя, как вечерний воздух обжигает кожу прохладой.

Иду по базе, повсюду слышны голоса, сегодня после боя никто никого не строит.

В медсанчасти тихо.

Меня встречает молоденькая медсестра. Похоже, прибыла на место убывшей в другую воинскую часть — Леночки.

Мне не

до знакомств. Плечо ноет. Но несмотря на это, не могу не отметить, что девчонка, что надо.

— Проходите в кабинет, товарищ капитан, — с легкой улыбкой говорит она. — Я Клава. Новая хирургическая медсестра. — А вас как зовут?

— Беркут, — сухо бросаю я.

Клава. Молодая, светловолосая. Глаза — как два синих горных озера, в которых, кажется, отражается солнце. Она поправляет халат на тонкой талии, кивает мне.

— Проходите, товарищ Беркут. Сейчас доктор придет, вас осмотрит. Давайте я помогу вам снять рубашку.

Тянет ко мне руки. Резко отодвигаю ее от себя. И начинаю сам раздеваться до пояса.

Клава смотрит на меня, не отрываясь.

— Какое атлетический торс. У вас все десантники такие красавцы?

Ничего не отвечаю. Хмуро смотрю на нее исподлобья.

Молоденькая, светловолосая, с густыми косами, уложенными в строгий пучок, но это не делает её старше. Глаза — васильки, яркие, с искрами какого-то едва уловимого озорства, что сразу притягивает. На ней белоснежный халат, чуть великоватый, рукава закатаны до локтей.

Через пару минут в кабинете появляется хирург.

Меня сажают на старый деревянный стул. Хирург, пожилой, с лицом, где каждый морщинка как боевой шрам, деловито подкатывает столик с инструментами.

— Ну, товарищ капитан, придётся потерпеть, — говорит он сухо. — Обезболивающего нет, всё на фронт ушло.

— Терпел раньше, потерплю и сейчас, — отрезаю я, чувствуя, как мышцы напрягаются ещё до того, как он касается раны.

Он направляет свет лампы прямо на меня. Внимательно рассматривает рану.

— Не смертельно. Будем вытаскивать осколок прямо здесь, вон он торчит, — кивает на плечо.

Рука доктора уверенная — он быстро обрабатывает рану. Клава мгновенно становится серьезной. В воздухе пахнет спиртом, йодом и немного потом. Когда скальпель касается кожи, я не моргаю, но мышцы сжимаются сами собой.

Клава подаёт ему пинцет и стерильные материалы, а сама встаёт рядом. Замечаю её взгляд — сосредоточенный, но с лёгкой тенью улыбки.

— Держитесь крепче, — шутливо бросает она. — Мы вас тут не бросим.

Когда хирург начинает вытаскивать осколок, я стискиваю зубы так, что челюсть трещит. Боль едкая, жгучая, словно кто-то железом выжигает рану. Смотрю прямо перед собой, но уголком глаза вижу, как Клава то и дело скользит взглядом по моему лицу.

— Вы настоящий герой! — произносит она почти шёпотом, когда хирург, наконец, справляется с осколком и принимается обрабатывать рану.

— Герой? — хриплю я, пытаясь отвлечься от боли. — Это вы героям хвалебные песни поёте, пока они на стуле корчатся?