Рейд за бессмертием
Шрифт:
— Что с Колей будет? — кивнул на раненого взволнованный поручик.
— Прежде с тобой разберемся. Там и до бедняги очередь дойдет.
С грехом пополам выбрались из башни. Затащили поручика на крышу. Варваци шипел сквозь зубы от боли, чувствуя, как повязки набухают кровью. Он болтался за спиной унтера бесполезной сосиской.
— Стой, Девяткин, стой! Куда ты меня поволок? — зашептал поручик в затылок Васе.
— На волю!
— А прапорщик?!
— Вашбродь! Ну сами посудите? Как бы мы его утаранили?
Варваци обиженно запыхтел. Обманул, хитрый унтер! Ругаться
— Сами посудите, Вашбродь! Когда раненых в полевой госпиталь приносят, врачи на самых тяжелых внимание обращают в последнюю очередь. Так и с вашим прапорщиком. Мы бы его, как пить дать, вместо спасения уконтрапупили.
«Откуда у Васи такое выражение? Утаранить, уконтрапупить?» — удивился Варваци, но переспрашивать не стал. В его положении — не до разговоров.
Коста. Салатавия-Грозная, вторая половина сентября 1839 года.
У Миатлинской переправы отряд Дорохова нашел штаб-квартиру Граббе, уже переправленную на левый берег. Туда же активно перебрасывались войска на двух паромах.
Я не чуял под собой ног, вымотанный до предела. Переход по горам меня доконал, несмотря на то, что лошадью править не пришлось — меня крепко привязали к седлу, чтобы не сполз, не слетел на круче. Собрав последние силы, пошел к генералу отчитаться, ожидая неласкового приема. Как-никак в плен-то я угодил! К моему удивлению, встретили меня дружелюбно-горячо. Все офицеры штаба обнимали и выражали свое восхищение счастливым исходом. Граббе даже прослезился.
— Блистательное поведение, поручик! Заслуживает всяческих похвал! Я буду писать военному министру о благородной самоотверженности всех офицеров отряда, а о вашей — особенно! Буду настаивать на Георгии и повышении в штабс-капитаны! Проходите, Константин Спиридонович, отобедайте с нами.
Стол генерала радовал обилием мясных блюд. Не иначе как пошла в ход чиркеевская баранта. Я проголодался изрядно. Поэтому был благодарен за приглашение.
— Господа офицеры! Я получил письмо Государя![1] Наш подвиг оценен по достоинству! Мне Александра Невского при бесконечно лестном рескрипте. Все, кого я указал в первом донесении, осыпаны наградами. Нижним чинам — по серебряному рублю. Апшеронскому, Кабардинскому и Куринскому полкам — отличия на знамена. В память штурма выбита медаль для ношения на Георгиевской ленте. Всем участникам без исключения!
— Ура! — закричали собравшиеся.
— Что будем делать дальше? — спросил Пулло, когда утихли восторги. — Я отправил князя Алисултана из Эндирея в Чиркей договариваться о пленных.
— Нечего договариваться! Так отдадут вместе с орудием! Их делегаты с ужасом молят меня о прощении. Склоняюсь принять их капитуляцию. Солдаты износились до крайности. Зимнего обмундирования нет. Выпадет в горах снег, поморозим людей.
Эти слова привели меня в состояние полного ошеломления. Когда, интересно, Граббе волновали солдатские жизни?!
— Согласен. Положение
Твою мать, они что, ищут себе оправдания и поводы, чтобы завершить поход?
— Наказать все же потребно. Сделаем так: назначим им пристава; потребуем выдать сорок тысяч баранов; прикажем, чтобы подготовили место на правом берегу Сулака для закладки крепости на следующий год. Если отдадут пленных с орудием, поход отменю, а отряд — распущу.
Все понятно. Господин генерал утомился от похода и жаждет поскорее его завершить, чтобы вернуться к благам цивилизации. Завтрак в теплой постели под прочной крышей, деликатесы на обед и вечерний чай с супругой под неспешную беседу о выдающихся успехах войск под мудрым руководством Его Высокопревосходительства. Он даже не заикнулся о наказании виновных в убийстве полусотни русских солдат!
Мои предположения оказались верны. На следующий день явились чиркеевцы с орудием и с пленными, включая бедного прапорщика Колю. На коленях умоляли о милости. Генерал их простил[2]. Войска вздохнули с облегчением: походная жизнь всем была уже поперек горла.16-го сентября Граббе издал приказ о роспуске отряда. Свалил все дела на Пулло и отбыл на Линию к супруге.
По отвратительно грязной дороге, превращенной в жижу тысячами ног и копыт, колесами повозок и арб, под непрекращающимся холодным дождем, полки потащились в крепость Внезапную. Я, наконец, дождался переправы обоза и воссоединился с Суммен-Вероникой.
Она выбежала мне навстречу. Тут же все сразу увидела и оценила. Все мои раны, мое довольно плачевное состояние. Губки её задрожали, когда она наблюдала за тем, как мне помогали слезть с лошади. Но взяла себя в руки. Неожиданно бросилась ко мне, прижалась.
Я как мог, обнял её пока не подчиняющимися мне ранеными руками. Поцеловал в макушку.
— Все хорошо, Ника! Все хорошо! Не плачь!
— Я и не плачу! — пробубнила, не отрывая головы от моей груди.
Наконец смогла это сделать. Уже собралась. Теперь смотрела чуть исподлобья. Взгляд был суровый. Ничего хорошего не предвещал.
«Вот, мало мне было Тамары! — усмехнулся я про себя. — Еще одну „змею“ на груди пригрел! Сейчас ведь вспылит! Как же она похожа на Тому!»
Я угадал. Ника так же неожиданно, как и в случае с объятием, треснула меня ладошкой по груди, где только что покоилась её милая головка.
— Ты совсем плохой воин! Как ты мог такое допустить? Как ребенок! Без рук остался! Теперь корми тебя с ложечки, словно младенца!
Сопровождавшие меня казаки не выдержали, рассмеялись.
— Да, Вашбродь! — произнес один из них. — Это вам не перед горцами ответ держать. Тут посурьезнее дело!
— И не говори! — согласился я. — Спасибо, ребята. Что ж. Пойду, получу свою порцию на десерт!
Остались вдвоем.
— Голодный? — смилостивилась маленькая Тамара.
— Слона бы съел! — соврал я.