Резкий поворот
Шрифт:
Троица лишь молча упала лицами в пол, выражая почтение и поклонение, благо всех троих она ценила достаточно сильно, чтобы не скрывать от них детали внутренних распрей их общего дела. В отличии от Водоворота, она не имела своей свиты собратьев, если всякой мелочи не считать, зато куда лучше создавала марионеток из простых смертных — все трое не могли ее предать, не могли даже подумать об этом, не могли не ужасаться ее жестокости и не восторгаться ее могуществом. Долгая, тщательная, неспешная обработка, но в результате получились довольно компетентные марионетки, способные снять часть нагрузки дел текущих.
— Будет исполнено, прекраснейшая госпожа. — Синхронно ответили все трое, один с любовью, второй с ужасом, а третий со стыдливо запрятанным желанием обладать, ибо изначально был невинным
— Начните, а также поспешите. Я не хочу тратить на эту чушь слишком много времени. И сил. — Она демонстративно покосилась на продолжающее готовиться блюдо, не став сообщать, что ее тревога вызвана все приближающемуся и приближающемуся часу финального рывка, моменту раскрытия новых Врат, ибо точной даты не знала даже она и Леотхт-Хоон, но им двоим хотя бы примерные сроки указали. — Бегите, мальчики, спешите, милые мои, не разочаровывайте мамочку.
Из зала все трое буквально вылетели, словно освоили телепортацию.
Закончив петь и раздавать указания, тварь в людском обличии невольно улыбнулась еще ярче, так мило и по-домашнему, что растаяло бы и сердце законченного душегуба — она вспоминает, переживает заново то, как вообще оказалась именно здесь. История незаурядна не то что по меркам мира, но даже по меркам ее истинного дома, обители Инферно, жадно принимающего в свое лоно и не выпускающего детей своих никуда больше, всегда берущего плату по наивысшей ставке. Еще считанные годы тому назад она не видела в своем существовании практически ничего хорошего, только постоянную угрозу сгинуть от рук самого обычного смертного мяса, только что мяса одаренного. Слишком, залей их благодатью, одаренного!
Долгие сто и еще тридцать восемь лет, семь месяцев, тринадцать дней и четыре с половиной часа она провела пусть не на одном месте, но в одной и той же роли, прикованная цепью и скованная веригами, пропитанными святым волшебством. Ее, проигравшую борьбу интриг и страстей, поставившую не на того Господина, смертным магам буквально продали, выменяли на какие-то до си пор неизвестные ей услуги. Особенно обидно от того, что продал ее тот из пред Господином стоящи х, какого она поддержала, какой не без ее усилий добился своих целей и свалил одного из конкурентов… и какому не нужна была помнящая его слабость и вынужденные просьбы союзница, которой еще и отплачивать за помощь пришлось бы. Не то чтобы она сама не собиралась предать Гарсмарлкрштгана, но крайне обидно, когда предаваемый союзник, давно считаемый слабовольным и поддающимся своему гневу увальнем-пожирателем, успевает предать тебя первой.
Так она и попала во власть людишек, вынуждено нацепив на себя вериги и став помогать тем в их делах… какие примерно через два десятка лет свелись преимущественно к тому, чтобы стать для них плодовой маткой, не более. Владелец ее был не только знатоком демонических сделок, но и недурным мастером перекройки живого, иначе называемый химерологом и бестиологом. И свои эксперименты проводил он в том числе и с ней, раз за разом принуждая плодить полукровок от себя самого или своих ближайших учеников. Чаще все же учеников, маг не слишком любил разбрасываться кровью и семенем, прекрасно зная, сколь опасен такой мост, ведущий в обе стороны. И не верил в ее покорность ни на грош, несмотря на вериги, ошейник и многочисленные клятвы, какие она когда-то давно «добровольно» принесла, не доводя «переговоры» до примитивных пыток.
Впрочем, плен был для нее не только унижением и постоянной угрозой перестать быть полезной, но и возможностью выгрызть еще немного силы, переждать бурю в тесной и не особо уютной, зато безопасной клетке. Именно к ней тащили самых сложных пленников, чьи разумы она вскрывала, именно ей приходилось перекраивать волю и помыслы пленников иных. Именно она работала с несговорчивыми гостями, каких селили в особой комнате, в какой были слышны доносящиеся
О, она, конечно же, изредка дергала свой поводок, проверяла его прочность, выходила на край рамок клятв и немножко дальше, пыталась те расшатывать, но больше для вида. Понимала, что полная покорность с ее стороны будет подозрительной, сможет спровоцировать жажду избавиться от нее насовсем. Но серьезных усилий не прикладывала, только ждала, ждала подходящего случая, искала каждую крупицу могущества и способ стать сильнее. Глупым людишкам казалось большой забавой отдавать ей собственных оступившихся и разочаровавших хозяев дочерей, дабы устрашить остальных полукровок. И она старалась устрашить, к ее и пленителей удовольствию поедая собственный приплод, поедая медленно, смакуя каждую крупицу плоти, ауры, силы, желания и боли.
Жрала собственную плоть и кровь, забирая обратно ту силу, какую они обретали за свои короткие жизни, усваивая крошки от этих крошек, но ведь усваивая. Примитивнейший, простейший, первобытный буквально жертвенный ритуал — мать, поедающая своих детей, что может быть более эффективно и просто? Для подобного ей не нужен был ни ритуал, ни снятие ошейника, ни даже разрешение хозяев. С каждого своего плода она забирала не так уж много, но много их прошло через ее пасть, чуть ранее выйдя из ее чрева. В позорное рабство длиной больше века она угодила уже соответствуя нижней планке людского пятого ранга, едва оперившейся высшей, старшей порок признавшей, надзирающей за плетями и клетью, но к моменту ее триумфа достигла своих текущих сил, уже ощущая, как жмут ей слишком тесные клятвы, вериги, ошейник и запирающие ритуалы ее клетки. Жмут и жгут, терзают и мучают, но уже не подавляют до конца.
Купивший ее маг ошибся, прорыв в его изысканиях, позволивших делать ее приплод не столь уж бесполезным, увеличить результативность сбора урожая, обернулся провалом. Провалом не в искусстве чар, в каких этот мерзкий червь был чрезмерно хорош, но в интригах, провалом исполнителей, какие губят своих господ даже чаще, чем враги. И хорошо бы намеренно, так ведь хватает и просто дурной инициативности! Ставшую ей привычной тюрьму лихорадило в хладной тряске, никто не знал, удастся ли отвести от себя удар, сумеют ли они сохранить хоть что-то. И ей, многое знающей, ко многим этапам общего плана причастной, но не такой уж и нужной, в этих попытках сохранить имеемое месте не было. Отжила свою пользу, чрезмерно много узнала — она понимала это со всей четкостью, видела во взглядах, ощущала в эмоциях, слышала в тоне голоса ее пленителей и надсмотрщиков.
Оборвали бы ее существование, как есть изничтожили бы, распылили бы ядро сущности, не дав шанса на уход в Инферно или попытку переродиться, пусть и потеряв часть сил в процессе. Только и ждать того мига, как ее польза свое отживет она не стала, ударила раньше, ударила подготовленным все эти годы воздействием, расшатывая клятвы, протискиваясь через святые оковы и подавляя собственные вериги. Один из учеников главного из пленителей, тот, какой чаще всего становился отцом ее приплода, привычно пришел проверить ее оковы и клятвы, привычно намереваясь всласть попользоваться ее беспомощным состоянием. Страсть ему зажигала не внешность и удовольствие, но чувство власти над ее бессильной покорностью, и она ему подыграла, подыграла со всей отдачей, так подыграла, что он не заметил, как ее голос стал гласом, как окутала его разум пелена наведенного безволия, как стребовала она от него устно и на крови отречься от власти над ней, обрывая клятвенный поводок.