Ричард Длинные Руки – бургграф
Шрифт:
– Да пошла ты, – прошептал я трясущимися губами. – Инфузория…
Статуи по всему периметру поляны повернули головы. Выглядят, словно из тугой резины, а не из дерева, кроваво-красные глаза уставились со злобным торжеством. Вон у той гарпии рот измазан кровью, так и кажется, что только что разорвала какое-то существо. Человека разорвет и сама, а стаей разнесут в клочья все городское войско…
Тело мое застывало, странное оцепенение сковало все члены. Мысли начали замирать, останавливаться, как броуновские частицы при нуле, даже глазами стало трудно
Свет ударил в глаза, как выжигающий сетчатку лазер высокой мощности. Я вскрикнул, поднял чугунную руку и протер глазницы, слезы бегут ручьем.
– Задумались, сэр Ричард? – послышался мягкий голос. – Здесь есть о чем подумать…
Отец Шкред приближался медленно, лицо изнуренное, под глазами мешки. В одной руке сжимает искрящийся бенгальским огнем крест, другой прижимает к груди книгу. Книга тоже окружена сиянием, я услышал легкий треск электрических разрядов.
– М-да… – прохрипел я, горло пересохло, словно я простоял вот так с открытым ртом, как дурак, несколько часов. – М-да, мыслю…
– Взрослеете, сын мой, – ответил священник без всякой издевки. – Мыслить начинаете… Теперь верите, что здесь концентрируется Зло?
Я сказал с напряжением в голосе:
– Собираются язычники?
Священник помотал головой:
– Если бы…
– А кто? Ах да, вы их зовете дьяволопоклонниками…
– Они самые, сын мой, – ответил он тихо. – Здесь проводятся черные мессы… Возможно, здесь.
Я оглядел поляну:
– Место подходящее. Не зря же занимались художественной резьбой по дереву.
Он вздохнул:
– Ваша милость…
Я прервал:
– Когда наедине, я не ваша милость, а брат по вере. Вы не забыли, святой отец, что я – паладин?
Он снова вздохнул:
– Да уж лучше «ваша милость», чтобы не путаться. Я уже стар, могу и забыть, когда как говорить. Так вот, это не единственное место, сын мой. Я еще помню, когда это только начиналось, когда впервые заговорили о таких делах… Первая черная месса была уже на моей памяти. А теперь этих темных мест все больше… Правда, здесь самые большие сборища. Сегодня ночью ожидается черная месса.
Я быстро оглядел его усталое лицо.
– Собираетесь воспрепятствовать?
Он покачал головой:
– Был бы моложе, попробовал бы. И погиб бы сразу. Даже сейчас у меня недостаточно сил. Слаб я духом, колеблюсь даже в основах, в незыблемых догматах веры. Потому отыду от Зла… и буду удерживать горожан.
Я оглядел поляну, зябко передернул плечами, холод не оставляет, вот-вот начну стучать зубами.
– Я тоже отыду. Это не моя война. Мне скоро отчаливать, а за это время неплохо бы как-то защитить госпожу Амелию.
Священник кротко взглянул мне в глаза:
– А если не успеешь?
Я выдержал укоряющий взгляд невинных, как у ребенка, глаз.
– Святой отец, женщин, которых обижают, сотни даже в этом городе. Я не могу остаться и всем вытирать носы и слезки. Как бы и что бы ни случилось, я все равно – клянусь! – через неделю вступлю на палубу корабля. Иначе превращусь в какого-то иисусика, а Господь Бог такую
Он отшатнулся, перекрестился, меня перекрестил с таким отвращением на лице, словно это я – ожившая гарпия, так что пришлось отступить с извиняющейся улыбкой, что за дурак, разве можно ляпать правду, как корова хвостом.
– Святой отец, – сказал я, защищаясь, – уразумей, чтобы уверовать, как сказал блаженный Августин. Я вот стараюсь уразуметь, так что я истинный сын церкви! И все подвергай сомнению, как сказал другой раввин… нет, сын раввина.
– Я слышу знакомые слова, – произнес он печально, – но для меня темен смысл, который ты в них вкладываешь…
– Я все лишь цитирую отцов церкви!
– Но как цитируешь…
Я вздохнул, развел руками:
– Святой отец, вообще вода в облацех темна, как история мидян. Но все проясняется со временем. Вдруг я и окажусь не последним говном на свете? Хотя, конечно, пока что я в смятении, святой овец… Я знаю, что любая жизнь священна, но я только в этом городе лишил жизни десятка два человек, если не больше, и, самое главное… наверное, это ужасно… нет, это должно быть ужасно, но я абсолютно не чувствую угрызений совести!
Он смотрел на меня со страхом, но на лице проступило усиленное внимание.
– Не чувствуешь?
– Не чувствую, – признался я. – А ведь там, в саду, веселились совсем не отъявленные злодеи!.. Обычные горожане, только пьяные и раззадоренные… Но я убивал их без всякой жалости, и, самое худшее, что даже сейчас, когда давно остыл, все равно мне их не жалко. И то, что каждая жизнь священна, до меня как-то не доходит.
Он медленно перекрестил меня:
– Сын мой, ты все чувствуешь, не наговаривай на себя… Потому ты и в смятении. Но когда-то ты получишь ответ.
– От кого?
– От себя, – ответил он просто. Подумав, добавил: – Господь подскажет правильный ответ.
Я поклонился и поспешно пустился в обратный путь, отец Шкред все смотрел мне вслед и, вскинув руки с крестом и книгой, благословлял. Все-таки благословляет, святая душа…
Глава 10
Вечер наступил быстро, я все еще ходил вокруг дома Бриклайта то с одной стороны, то с другой, прорабатывал варианты, как вдруг пришла холодная волна, я инстинктивно поменял место, с той стороны пришла другая, я задергался, прикидывая, куда метнуться, а с крыши прозвучал голос:
– Застынь!
Я вскинул голову, двое целятся из арбалетов. Стальные болты пробьют череп, как глиняный кувшин, никакая регенерация не спасет.
Я замер, из темноты выскочили крепкие парни, мигом скрутили руки. Кто-то набросил мне на голову капюшон, опустил так, что я не видел даже своего подбородка. Я старался спотыкаться правдоподобно, вроде бы в самом деле даже под ногами не вижу камешки.
Быстро и умело отобрали меч и лук, только молот оставили на моем поясе, слишком уж он не похож на оружие, кто-то воскликнул в восторге: