Ричард Длинные Руки – бургграф
Шрифт:
Я сказал негромко:
– Не ожидал?
Он моментально развернулся, в руке блеснуло лезвие. Стрела сорвалась с тетивы, одновременно я дернулся в сторону. Рядом чмокнуло, острый нож погрузился в плотное дерево, словно в кусок сыра. Человек бросился прочь, хромая, стрела только ранила: я не указал ей цель, пришлось торопливо выпустить вторую, та ударила в спину между лопатками.
Запнувшись на ровном месте, он упал у самой калитки. Я подошел, сказал негромко:
– Думал, что охотишься на овцу, герой?
Он
– Все… равно…
– Что? – спросил я.
– Убьем…
– Это я слышал, – сообщил я, – только ты уже никого не убьешь. Или я не прав?
– Убьем, – прохрипел он все тише, – убьем тебя… а потом изнасилуем не только эту сучку, но и ее выкормышей…
– Ты? – спросил я.
– И я… – прошептал он. – Теперь уже и мы… после братьев… измочалим ее так… что…
Что-то окаменело во мне, я смотрел на него в странном спокойствии, хотя должен бы орать и обличать такого мерзавца. Он не сводил с меня пылающих ненавистью глаз, как же, опозорился, попался, а считался, поди, лучшим или одним из лучших наемников.
– Это хорошо, – произнес я тем же ровным голосом. – Это хорошо, что ты сказал такое… А то во мне уже начал было просыпаться гребаный либерал. Начал вспоминать, что жизнь – священна в любом ее проявлении.
– Чего?..
– Вот-вот, – ответил я. – Именно, чего… Подохни, священная жизнь. И пусть с тобой подохнет целый неповторимый мир, как говорят поэты, мне по фигу.
Я наступил ему на горло, услышал треск гортани, постоял чуть, всматриваясь и вслушиваясь в тихую ночь. Сэр Торкилстон с мечом в руке встретил в дверях, доспехи блестят в отсветах луны, словно покрыты корочкой льда, лицо суровое.
– Я все видел, – шепнул он. – Не успокаиваются.
– У них резервы, – ответил я так же тихо.
– Головорезы Вильда?
– Золотовалютные, – ответил я. – Это главный резерв. Неистощимый. Нет, мы пойдем другим путем…
Он взглянул непонимающе, я перекинул лук и тулу за плечо, подцепил молот на пояс. За окном сереет небо, рассвет слабый, блеклый, в окна потянуло прохладой вперемешку с запахами сада и соленостью близкого моря. Деревья в саду перестали выглядеть пугающими чудовищами, затихли ночные жабы, зато робко запела самая ранняя пташка.
– Пора, – сказал я. – Присматривайте за Амелией. И за песиком…
Песик поднял голову и посмотрел на меня с немым укором. Я развел руками и, наклонившись к мохнатому уху, в который раз пообещал, что уже скоро-скоро ступим на палубу, а пока оставляю его бдить и стеречь, как бдил бы и стерег я сам.
Он тяжело вздохнул, в глазах мольба взять с собой, я поцеловал холодный влажный нос и быстро вышел из комнаты. Чтобы не попадаться на глаза Зайчику, прошел в личине исчезника через задний двор.
Трое, затаившись в кустах, все так же наблюдают за центральным входом. Даже птицы к
– Вы нарушили право частной собственности, – сказал я громко, но молча, – и по законам феодального времени…
Стрелы сорвались одна за другой. На этот раз я не забыл надеть кожаную рукавичку, тетива звонко щелкала, не рассекая кожу. Багровые пятна за зеленой листвой дергались, вздрагивали, кто-то подпрыгнул, но стальные клювы били точно и безжалостно.
Те пятеро, что наблюдают за дорогами, ведущими к усадьбе, пока ничего не заметили. Я высмотрел мертвую зону и почти на цыпочках прокрался мимо.
Дорога к городу свободна, пусть это не мощеная дорога, а просто тропка, я шел медленно, голова забита противоречивыми планами, как же обустроить… Тараскон, я же альтруист, к тому же это защитит Амелию, а самое главное, понятно, мне еще с неделю до отплытия, не по борделям же от скуки ходить благородному сэру…
Лучник впереди устроился на высоком камне, греется, как ящерица, на солнце. Лук лежит рядом, в землю воткнул две стрелы. Вторая, понятно, контрольная.
Я всмотрелся в эту сытую тупую морду, злость начала подниматься медленно, как лава в проснувшемся вулкане. Тех троих я сразил без всякой злобы: видел только багровые пятна. Пошли по мою шкуру – поплатились своими. А эта сволочь рассчитывает вот так, лежа на вершине каменистого холма, спокойно прицелиться в ничего не подозревающего путника…
Руки мои стиснули древко лука, я перевел дыхание, наложил стрелу на тетиву и вышел из-за деревьев. Лучник живо ухватил лук, я ведь иду, ничего не подозревая, засады не вижу, можно прицелиться спокойно…
Я рывком поднял лук и выпустил стрелу, держа взглядом правое плечо лучника. Он охнул, опустил тетиву, мимо моего уха свистнуло, а в его плече появился кончик стрелы. Лук выпал из его руки, он в бессилии зажал рану ладонью.
– Кто идет за шерстью, – сказал я громко, – возвращается стриженым.
– Сволочь, – процедил он.
– Это вопрос мировоззрения, – возразил я. – Ты, наверное, из варваров?
Он плюнул под ноги.
– Сам ты… а еще благородный!
Я повесил лук за спиной, очень довольный, везде одни победы, как хорошо, помахал ему рукой.
– Советую все же сменить профессию!
Я не успел сделать шага, как за спиной раздалось насмешливое:
– И мне?
Второй лучник поднялся над завалом из камней по пояс, тетива натянута до отказа, целит в лицо. Холод растекся по телу, я смотрел в прищуренные жестокие глаза и проговорил горько:
– Укрепляй фронт, и тебя подстрелят в спину…
Он сказал довольно:
– Очень точно, парень. Узнаю бывалого солдата.
Я сказал еще торопливее, видя, что его пальцы на тетиве со стрелой вот-вот разомкнутся: