Ричард Длинные Руки – граф
Шрифт:
Яркий свет во всех помещениях, горят свечи, светильники и даже факелы, перед замком выкатили бочку со смолой, бросили туда факел, оттуда взметнулось ревущее багровое пламя. Пьяные везде, и хотя вооруженного народу много, однако хорошо организованный отряд с легкостью вошел бы, как нож в теплое масло, уничтожил бы верхушку, а остальных, если будут сопротивляться, перебил бы…
Я вздохнул. Мечты, мечты. Потому и ликуют, расслабились, что напасть некому. В замке Валленштейна слишком мало даже для караула, а уж о рейдах на противника и мечтать не приходится.
Вернуться оказалось потруднее, но в холле я постарался
В конце концов, намозолив всем глаза, я в самом деле начал укладываться спать, оставив дверь распахнутой настежь. Дескать, если понадоблюсь, всегда готов услужить своим спасителям, ну а главное, чтобы как можно больше народу меня видели спящим и не связывали с таинственным исчезновением загнанных в ловушку последних защитников замка.
Ближе к полуночи, когда я почти уверился, что Кларисса не придет, в моем чулане блеснул слабый свет, Кларисса вошла тихонько, держа в одной руке свечку, другой прикрывая трепещущий огонек от движения воздуха. На сгибе локтя пережимает нежную кожу плетеная ручка корзины. Верх накрыт чистым полотенцем, но сильный запах жареного мяса с луком ударил в ноздри. Желудок беспокойно заворочался, сообщил, что вообще-то не спит, еще как не спит и в принципе готов потрудиться на мое благо. Более того, если я не заброшу ему несколько добротных кусков мяса с перчиком, лучком, то вообще не даст заснуть из чувства гуманизма и справедливости.
— Не спишь? — поинтересовалась она щебечуще. От нее вкусно пахло молоком, сыром и домашним уютом. — А то я не стала бы тебя будить.
— Как можно, — испугался я. — Ты такое скажешь, что и на голову не налазит!
Она примостила огарок на ножке перевернутого стула, огляделась критически:
— Ну и место ты выбрал…
— Сойдет, — ответил я поспешно, уже ужаснувшись извечному проклятию женщин раз в неделю перетаскивать мебель с места на место. — Много ли скромному человеку надо?
— Если скромному, то много, — рассудила она.
Ее ловкие руки быстро расставили на столе простые глиняные миски, а когда сняла крышку с горшка, пахнуло одуряющими запахами нежного мяса, приготовленного умело и со вкусом. Мои ноздри задергались, Кларисса засмеялась:
— Я сразу поняла, что ты недоедаешь!.. Да еще после тех ужасных пыток тебе нужно есть много, выздоравливать. И вообще ты какой-то слабый.
Я возмутился:
— Это я слабый? А ну пощупай мой бицепс! Нет, ты пощупай!
Она рассмеялась громче, показывая мелкие зубки и алый рот.
— У вас это зовется бицепсом?.. Ладно, потом пощупаю. Ешь.
— И ты ешь, — сказал я, но опоздал, она уже ела быстро и аккуратно, как белка, что не уронит ни единой крошки. — Сама готовила?
Она кивнула с набитым ртом, щеки раздулись, стала похожей на хомяка.
— Сама.
— Молодец, — похвалил я. — Очень вкусно!
— Я старалась.
— Молодец, — снова сказал я, похвала и кошке приятна, а женщина та же кошка, только еще и разговаривает. —
Она сказала обидчиво:
— Почему это мне некому отдаться?.. Просто Шварц сегодня в ночном дежурстве, я свободна. А ты выглядел таким жалобным…
— Двух вещей хочет настоящий мужчина, — ответил я, — опасностей и игры. Именно поэтому ему нужна женщина — как самая опасная игрушка.
— Я не опасная, — возразила она. — Я не обязана спать со Шварцем, потому что я свободная женщина.
— Дай женщине неограниченную свободу, — согласился я, — и она тут же ограничит твою.
Женщина — это человеческое существо, которое одевается, болтает и раздевается. Кларисса уже наболталась, дунула на свечу, в полной темноте я слышал шуршание сбрасываемого платья, пахнуло теплом и запахом молодого горячего тела, одеяло дернулось, доски тихо и стеснительно заскрипели. Она скользнула под одеяло несмело, замерла, я тоже некоторое время не двигался, потом вспомнил, что вообще-то и то подвиг, что она сама пришла ко мне в чулан, а так инициатива должна исходить от меня.
— Иди сюда, — сказал я и притянул ее к себе. — Иди-иди. Положи голову мне на плечо…
Она с некоторым испугом опустила голову, но тут же освоилась, забросила ногу, защебетала, как ночная птичка:
— А я тебя сразу заприметила!.. Ты тогда переносил мешки в подвал, помнишь? С тобой был еще этот… ну, кривой на один глаз!
Я порылся в памяти, в самом деле тогда прошла мимо какая-то девчушка, рассмотреть ее не рассмотрел потому, что и не старался: что-то типично крестьянское, приятное только свежестью и молодостью. Если на всех приятных даже во всех отношениях бабс оглядываться, то Кристалл Огня уведут более целеустремленные.
— Помню, — ответил я, не солгав. — Мы тогда разгружали… не помню, что-то разгружали.
— Мешки с зерном! — напомнила она.
— Да-да, — согласился я. — именно мешки. Да еще и с зерном.
— Вот-вот, — обрадовалась она. — Вспомнил? Я сразу обратила на тебя внимание, ты был такой печальный и даже грустный!.. Давай я расскажу тебе, как я тебя увидела и что подумала, а потом ты мне расскажешь поподробнее, как ты меня увидел и что подумал…
Она щебетала уже весело и беззаботно, напряжение ушло из ее тела сразу, как только поняла, что не буду хватать грубо и подгребать под себя, аки всякий зверь. Я слушал щебет и сказал мысленно: господи, и эта такая же дура, если не круче! Благодарю тебя, господи. Теперь вижу, что ты обо мне помнишь и заботишься.
— Потом расскажешь, — пообещал я, убеждаясь в который раз, что мой могучий и замечательный мозг, полный возвышенных мыслей, всего лишь сопливый, вчера родившийся мальчишка на побегушках огромного и всемогущего инстинкта, за плечами которого двухмиллиардный опыт и которому мозг даже не решается перечить. — Иди сюда… да не дрожи, расслабься!.. Расслабься, а то прибью…
Рано утром, еще только чуть-чуть порозовело небо, она выскользнула из-под одеяла, белая в полумраке, вскинула руки и подвязала волосы лентой, так что я разглядел темные подмышки, заросшие длинной шерстью. Груди поднялись, я невольно засмотрелся, никогда не видел таких громадных и темно-коричневых ореолов, широких, как блюдца, а нежной белизны кожи осталось совсем немного.