Ричард Длинные Руки – вильдграф
Шрифт:
– Надеюсь, меня не услышит святейшая инквизиция, но, по моему глубокому убеждению, человек так быстро и успешно развивается только благодаря вашим совместным усилиям с Творцом.
Он засмеялся весело и беспечно.
– Совместным? Как бы не так! Это я тащу человека вперед, проламываясь сквозь всю религиозную дурь, развиваю человека во всех направлениях…
Я поморщился, он уловил движение моих губ еще до того, как они скривились, остановился и уставился вопрошающими глазищами: что не так он сказал?
– Во всех, – обронил я. – Направлениях.
Он сказал быстро:
– Человек должен быть
– Нет, – сказал я.
– Почему?
Я пожал плечами.
– Понятно и без объяснений.
– Мне непонятно, – сказал он живо. – Разносторонность – хорошо! Даже прекрасно. Кроме того, неизвестно, что больше востребуется в будущем.
– В человеке от Змея, – сказал я, – слишком… много. И если развивать все стороны, что достались от него, то сперва станем свиньями, а потом и уже не знаю кем. Если честно, я сам совсем недавно заглянул в Библию. Все на нее постоянно ссылаются, я тоже ссылался, глядя на других, потом велел принести для себя экземпляр повнушительнее…
Он кивнул, глаза смеялись.
– Я видел, эта штука у вас на столе на самом видном месте. Чтоб все видели вашу религиозность. Толстый фолиант, обложка из латуни с золотом, каждая глава с картинки, каждая заглавная буква киноварью… Но вы так и не заглядывали в священные книги ни в северных королевствах, ни в Армландии… а эта, что в Сен-Мари, пролежала на столе несколько недель, прежде чем вы ее открыли разок из любопытства.
Я развел руками.
– У меня хорошая память, раньше мне хватало и услышанного, чтобы слыть христианином. Тут главное вовремя опустить глазки и перекреститься. Двигать ладонью от плеча к плечу и ото лба к животу научился быстро, а если еще запомнить «Во имя Господа» и «Господи, благослови», этого хватит на все случаи жизни. Но как-то на досуге я все-таки раскрыл эту книгу…
Он сказал с живейшим интересом:
– Ну и как? Признайтесь, ужаснулись нагромождению мифов и легенд, в котором глупо искать смысл?
– Как сказать, – ответил я дипломатично. – Читать трудновато, но там немало и любопытного.
Он спросил с недоверием:
– И много вы прочли? Неужели весь толстый фолиантище? От корки и до корки?
Я покачал головой.
– Ну, еще не совсем весь…
– А сколько?
– Скоро подойду к концу, – сообщил я, – первой главы. Не люблю рукописное. По возвращении велю эту роскошь сдать в музей, а мне пусть принесут из типографии. Так вот там же, где описывается грехопадение Евы, сказано, змей не был нынешней гадюкой. Этим гадом его сделал Творец в наказание за совращение невинной и доверчивой дурочки. Был он таким же красавцем, как и Адам, тоже млекопитающим, а не земноводным. Разница с Адамом лишь в том, что у змея души не было. Он был таким же, как и остальные животные, только ходил вертикально, был человекообразен, разумен и умел говорить лучше косноязычного Адама.
Он смотрел с интересом, кивал одобрительно, а когда я закончил, сказал с уважением:
– Правильное прочтение! А то все пробегают быстро по тексту, не задумываясь, а слово «змей» просто ассоциируют с нынешними ползающими в пыли пресмыкающимися. Ума не хватает даже подумать, что человек не может ни согрешить с гадюкой, ни, тем более, зачать от нее. Все верно! Но вы считаете, что наследие того бунтаря-змея развивать не стоит? Почему?
Я снова дожидался, пока мимо неспешно продефилирует роскошная пара, смешки и хиханьки, Сатана все понимает и молча ждет, наконец они прошли, я сказал твердо:
– У змея не было души!
Он вздохнул.
– Ну что это за туманности такие: душа, душа… Нет никакой души! Во всяком случае, в человеке нет. Есть только неясная тоска, томление и прочие, как вы говорите, мерехлюндии. Они заставили человека создать Церковь, вот уж чудовищное образование, надо же до такой глупости додуматься… Да и вообще, Церковь – это насилие над свободным и взрослым человеком. Змей бы ни за что не принял Церковь. И цивилизация с ним не ползла бы, как теперь, а мчалась, летела, как вольная птица!
Я сказал трезво:
– И погибла бы сразу. Войны Магов прокатывались здесь только потому, что в человеке от змея слишком много. И потому задача Церкви – вытравить из нас змея как можно больше.
Мне показалось, что в его глазах проступила неясная тоска.
– Вы так думаете? Интересная интерпретация. И как планируете применить свои взгляды здесь, в Гандерсгейме? Впрочем, можете не отвечать, уже вижу в ваших глазах и на вашем исполненном решимости лице.
– Исполненном решимости? – переспросил я. – Хорошо бы… А то я, как прынц датский, все мерехлюндствую. С головы до ног в раздумьях, как не знаю кто. Скажи такое рыцарям – уважать перестанут.
– Полагаете, – поинтересовался он, – варвары ведут корень по большей части от змея?
– Все от Адама, – уточнил я. – Точнее, от его сына Сифа, в котором уже не было ничего от змея…
– …и если бы не дочери Каина, – уточнил он с улыбкой. – Правда, была блестящая операция?
– Катиться вниз всегда легче, – согласился я. – Этим ли стоит хвалиться? Конечно, дочери Каина были распутнее, доступнее, потому и слаще… На бабах как раз и попадаемся. А вот как вести человека в будущее, не срываясь в войны, что всякий раз опустошительнее…
Мне показалось, что в его голосе прозвучала оправдывающаяся нотка:
– Я пробую разные варианты!
– И много их было?.. – спросил я с сарказмом. – Не отвечайте, боюсь даже вообразить.
Он сказал раздраженно:
– Это всегда метод проб и ошибок.
– И выбора пути.
Он поморщился.
– А не простой перебор?
– У кого нет цели, – ответил я с ехидцей, – тому разве что перебором…
– Цель есть, – возразил он. – Вы ее знаете.
– Тогда у вас нет стратегии, – сказал я. – А у Церкви есть.
Он кривил губы, глаза блеснули нехорошей насмешкой.
– Это нехорошая стратегия. Человека вести по узкому коридору, не давая шагу ступить в сторону. Это неволя! А я за свободу. Вы разве против свободы?
– Против, – сказал я твердо.
Он охнул.
– Вы? Такой молодой и сильный?
– Я уже хлебнул свободы, – ответил я. – Дело в том, что ее уже завоевали к моменту моего рождения. Деды, прадеды, отцы. И я появился в свободном мире! И чуть не захлебнулся в том дерьме. У нас там парадокс: впервые в истории старшее поколение – за свободу, а молодые – за ограничения и жесткие рамки. Ну, за исключением простонародья и преступников.