Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун

Блэкмор Ричард Додридж

— Нет, не затем я пришел сюда,— нежно прошептал я.— Ты же знаешь, что я хочу спросить у тебя.

— Если ты пришел только для того, чтобы что-то спро­сить у меня — спрашивай, что же ты медлишь? — прогово­рила она твердым голосом, и все же я заметил, как дро­жат ее губы.

— Я медлю потому, что мне страшно, а страшно мне по­тому, что вся моя жизнь зависит от твоего единственного слова, потому что то, что ты сейчас рядом со мной, зна­чит для меня больше, чем весь мир вокруг меня, больше, чем десятки тысяч таких миров!

Я проговорил это мягким, низким голосом. Я видел, что волнение Лорны нарастает с каждым мгновением,

но она стояла передо мной, не поднимая глаз и не проронив ни словечка.

— Я любил тебя всю свою жизнь,— продолжил я.— Когда ты была маленькой девочкой, я обожал тебя, когда ты подросла, я боготворил тебя, а сейчас — сейчас я люб­лю тебя так, что язык не вымолвит, а сердце не утаит. Я так долго ждал... Я знаю, я из простого крестьянского рода и тебе не ровня... Но все равно, я не могу больше ждать, я пришел за ответом.

— Ты был предан мне все эти годы,— чуть слышно промолвила Лорна, по-прежнему не поднимая глаз и гля­дя на мох и папоротники,— и я знаю: я должна вознагра­дить тебя.

Я покачал головой.

— Не за этим пришел я сюда, Лорна. Я не хочу, что­бы ты полюбила меня против воли, из жалости, муча и принуждая себя. Я хочу, чтобы ты отдала мне всю свою любовь целиком, или мне не нужно от тебя ничего. Я хо­чу, чтобы ты отдала мне свое сердце так же, как забрала мое.

Лорна слушала меня, не перебивая, потому что — я чувствовал это — она хотела слушать меня еще и еще. Но вдруг ресницы ее дрогнули, и я увидел ее глаза — огром­ные, любящие, нежные. Она обвила руками мою шею и, прижавшись маленьким своим сердечком к моей груди, сказала:

— Ты победил меня, любимый, и теперь я никогда уже не буду принадлежать себе. Я твоя — отныне и навеки.

Не помню, что я ей сказал после этого. Помню толь­ко, что когда она подставила мне губы для поцелуя, я, позабыв обо всем на свете, прижал ее к себе так, что у нее, бедной, в ту минуту, наверное, дыхание перехва­тило...

— Все, — мягко, но решительно сказала Лорна. — Все, любимый. Я останусь здесь с моей любовью к тебе, а ты должен быть далеко, очень далеко, до тех пор, пока... по­ка я не позову тебя.

Я надел ей кольцо на безымянный палец, и на этот раз она не сняла его, а отставила руку, любуясь его красо­той. Но глаза ее были полны слез.

— Всегда ты так,— с укором сказал я, привлекая ее к себе.— Но раз ты плачешь, это верный признак того, что ты не хочешь, чтобы я уходил слишком далеко, и я не уйду, и отныне никто не обидит, не опечалит тебя, и ты будешь жить в мире и счастье, и я охраню тебя от всех бед.

Она вздохнула — это был протяжный, печальный издох,— опустила глаза долу, и крупные слезы покати­лись по ее щекам.

Не бывать этому, - сказала она, прижав руку к сердечку,— никогда, никогда, никогда... Кто я такая, что­бы мечтать о счастье? Вот ведь и сердце мне твердит: никогда, никогда, никогда...

Глава 22

Два признания

Нет, ее слезы не вогнали меня в тоску. Лорна любит меня! — мысль об этом не могли отравить никакие жало­бы, никакие вздохи.

Я попрощался с Лорной и заторопился домой, чтобы открыться, наконец, матушке, тем более что и Лорна по­обещала,

что расскажет о нашей любви своим близким. Я бы уже давно рассказал обо всем матушке, но я знал, что нарушаю ее планы в отношении Рут Хакабак, знал, что ей будет нелегко отказаться от лелеемых замыслов, но знал я также и матушкину отходчивость и потому на­деялся, что сердиться на меня она будет недолго и скоро, как это уже не раз бывало, примет мою сторону.

Увы, все получилось не так, как я хотел. Вернувшись домой, я увидел, что к нам на завтрак пожаловал Том Фаггус. Нет, он не балагурил, как всегда, а сидел, молча уткнувшись в тарелку, и это было на него непохоже, но по тому, как он украдкой поглядывал на Анни, а ей не сиделось на месте и глядела она только на него, я понял, что разговор предстоит нелегкий, и от всей души пожалел бедную матушку.

После завтрака мне нужно было вспахать один из на­ших дальних участков, и я предложил Тому прогуляться вместе со мной. Том отказался, и я не стал настаивать, предоставив ему возможность поговорить с матушкой, хо­тя, сказать по правде, я был не в восторге от того, что нашим зятем может стать человек с подмоченной репута­цией. Я положил обед в заплечный мешок и отправился на работу, решив провести в поле весь день.

Когда я вернулся, сквайра Фаггуса уже не было в до­ме, и это показалось мне плохим знаком, ибо если бы ма­тушка, узнав о намерениях Тома, дала свое согласие, она непременно пригласила бы его на ужин, чтобы отметить столь знаменательное событие. С первого взгляда стало ясно, что дело у Тома не выгорело, а тут еще Лиззи, вы­бежав мне навстречу, затараторила:

— Ой, Джон, ты знаешь, у нас такое случилось, такое случилось! Матушка вся не своя, а Анни так просто все глаза выплакала. А знаешь, почему? Нипочем не догада­ешься, а я так уже давно подозревала...

— Мне эти загадки ни к чему,— проворчал я, напуская на себя равнодушный вид, чтобы эта девчонка не вообра­жала о себе слишком много. — Ты подозревала, а я давно обо всем знал. Но ты, видать, не слишком огорчилась, ус­лышав новости.

— А что мне, плакать, что ли? Мне нравится Том Фаггус. Он — единственный, кого я считаю настоящим мужчи­ной в наших краях.

Да, ниже пояса ударила меня Лиззи, ничего не ска­жешь. Мастер Фаггус завоевал ее благосклонность своей ненавистью к Дунам, и эта ненависть, надо сказать, была мне непонятной, потому что, насколько мне было извест­но, Дуны не сделали ему ничего плохого. Может, с его стороны это было лишь ревностью к тем, кто превзошел его в разбойном деле? Как бы там ни было, я не стал пререкаться с Лиззи, зная, что мое молчание досадит ей больше, чем слова.

В дом мы вошли вместе. Матушка тут же послала за мной, но я, задержавшись около заплаканной Анни, по­пытался, как мог, успокоить ее.

— Джон, миленький, замолви за меня хоть одно доб­рое словечко, когда пойдешь к матушке,— всхлипывая, по­просила она, беря меня за руку и умоляюще глядя на меня.

— Замолвлю, котенок, обязательно замолвлю. И не одно словечко, а целую сотню. Не бойся, сестренка: я рас­скажу сейчас матушке о своем выборе, а он, по сравнению с твоим... Вот увидишь, не пройдет и пяти минут, как ма­тушка позовет тебя к себе, и назовет самым лучшим, са­мим послушным своим ребенком, и превознесет кузена Тома до небес, и пошлет за ним верхового, а уж потом... А потом за меня вступишься ты, но, боюсь, тебе придется потрудней.