Рис

Тун Су

Еле слышно хрустя по снежку, Чжи Юнь мягко подкралась к нему со спины и, просунувши туфлю меж ног, придавила мошонку.

– Черт, больно! – У Л ун подскочил, прижимая промежность. – Чего озоруешь? Увидят.

– Боишься? – смеялась в ладошку довольная шуткой Чжи Юнь. – Вчера многовато тебе позволяла. Сегодня узнаешь, насколько мамуля лют а.

Незастегнутый ворот Чжи Юнь обнажал белоснежную шею, всю в красных подтеках, похожих на яйца жуков.

– Там на шее, – У Л ун одурело смотрел на поросшие желтым пушком, окруженные сеточкой синих сосудов засосы. – Это что, япокусал?

– Ой, глазищи страшенные вылупил. Прямо мамулю сожрет, –

не ответив ни да и ни нет, та одною рукой застегнула все пуговки. – В брюхе прескверно. Пойду овощей пожую.

Перепрыгнув поленья, Чжи Юнь поспешила на кухню. «Бим-бам!» – У Л ун выронил ржавый топор. Этим утром все чувства его обострились. Он слышал, как с чана сдвигается крышка. Он слышал, как барышня жадно хрустит овощами. У Л ун опустился на корточки. Перед глазами витали засосы на шее Чжи Юнь. Неужели действительно я? Покачав головой, он махнул топором. Сучковатый чурбан разлетелся на мелкие щепки.

В окне, догрызая сочащийся свежим рассолом кусок, показалась Чжи Юнь. Щуря глазки, она помахала рукой, зазывая У Л ун’а на кухню. Помявшись немного, уверившись, что на дворе никого, он влетел в приоткрытую дверь и уперся раками в края приоткрытого чана.

– Зачем я тебе?

Перед ним колыхалось его отражение. Сердце неистово билось в груди.

– Вкуснотища! За раз могу бочку умять, – дожевав поскорее, Чжи Юнь подступила поближе к У Л ун’у, пристроив ладони ему на штаны. – Дай о них оботру, всяко тряпки почище.

– Всяко меня вы за псину считаете, – тот, приподняв вверх лицо, оглядел закопченную балку. – Вы, стало быть, люди; а я у вас пес.

– Здоровенный такой кобелина, – хихикнув, Чжи Юнь задержала ладонь у него на бедре и, уставившись прямо в глаза, стала мало-помалу вести ее выше. – Кобель! Уж я вижу, чего ты задумал, бесстыжий. Экою песью елду отрастил!

Свесив голову, он неподвижно стоял возле чана. Вцепившись в края, У Л ун остолбенело смотрел, как изящные пальцы Чжи Юнь, словно когти, скребут его плоть. Сквозь заполнивший кухоньку смрад овощей пробивался дух женского тела. В глазах вдруг опять появился раздувшийся лик Крепыша. У Л ун сник, отшатнулся и, вырвавшись из цепкой хватки Чжи Юнь, оттолкнул её в сторону:

– Я не кобель, мне дрова рубить надо.

В дверях он едва не столкнулся с Ци Юнь, дравшей гребнем косицу.

– Тьфу, мерзость! Блевать меня тянет от вас, – сплюнув наземь, Ци Юнь извлекла из расчески застрявшую прядь.

– Я чего? Я совсем ничего, – У Лун невозмутимо прошествовал мимо. – Не веришь, сестру поспрошай.

– Очень надо. И так всё понятно, – Ци Юнь отворила ногой дверь на кухню. – Дешевка! Давн ишняя язва гниёт, уже новой украсилась. Нет во всем мире дешевле дешевки!

Чжи Юнь, закатав рукава, влезла в чан, напихав полный рот овощей:

– Вкуснотища! И кто в этот год их солил? Я такие всех больше люблю.

У Л ун снова махал топором, когда из полутемного зала во двор заявился хозяин:

– Опять вы шумите.

У Л ун помотал головою:

– Не мы: я с утра за работой, они разругались.

– В отчизне разброд, и в семействе бедлам. Ну и жизнь! Лучше смерть, в самом деле.

Хозяин, взроптав, стал кружить по покрытому снегом двору. Наконец, оглядев прояснившийся купол небес и похлопав ладонями по пояснице, хозяин поплелся в торговую залу, ворча, что покуда не умер, так надо жить дальше. У Л ун понимающе хмыкнул:

– Покуда не умер, так надо с постели вставать и лабаз открывать. Что за жизнь! Тяжелей не придумаешь.

Глава V

На исходе зимы сон У Л ун’а стал чутким и кратким. Он, только лишь сторож на улице Каменщиков начинал отбивать третью стражу [14] ,

подскакивал, словно в испуге, на драной, разостланной в зале подстилке, затем чтоб, набросив на голые плечи подбитую ватою куртку, бесшумно прокрасться во двор. «Время шло, обстановка менялась»: окно почивальни Чжи Юнь было ныне открыто ему. Лелея безумные страсти, У Л ун лез в окно, выбираясь обратно на пятую стражу [15] с порожним вместилищем жизненных сил, но «с опутанным сердцем и пьяной душой», увлеченными этой ребячьей игрой. Задержавшись на миг под безжалостным ветром на стылом дворе, он привычно оглядывал стену. Но кроме сухих стебельков прораставшей сквозь камни травы на стене было пусто, ни тени чужого присутствия. Мертвый Крепыш не сумеет пробраться в лабаз, ныне я здесь полуночный гость. У Л ун тихо смеялся во мраке. Он думал, что блуд – это то же вино: его можно цедить, не хмелея; а можно себя погубить, если пить допьяна. Я пока еще трезв. Лишь под брюхом сосет пустота.

14

Третья стража – с 11 вечера до часа ночи.

15

Пятая стража – с 3 до 5 утра.

Лунный свет, хлынув сквозь приоткрытые двери амбара, коснулся блеснувшего дробными искрами гороподобного нагромождения риса. Усевшись на пыльный мешок, оглядев пряный холм – заготовленный осенью рис и зимой не утрачивал тёплого благоуханья – У Л ун всыпал в рот горсть зерна. Разгрызая его, он по-прежнему чувствовал привкус румян и помады. Два аромата рождали в нем странное чувство. Внезапно представилось скрытое тьмою и шелком красивое тело Чжи Юнь – большое соцветье, что можно сорвать, но нельзя рассмотреть. Чжи Юнь никогда не жгла лампу, и если У Л ун говорил: «Дай зажгу, я хочу посмотреть», она больно пихала его кулаком:

– Перебьешься. Что, думаешь, цунь [16] получил, так теперь чи [17] ухватишь?

У Л ун ухмыльнулся, потряс головой и обнюхал ладони. Нос различал запах риса и дух срамной д евичьей плоти. На грязных руках эти два аромата сливались в чудесное целое.

Рис возвышался во тьме воплощеньем спокойствия и постоянства. Объятый сумятицей мыслей и чувств, У Л ун безотчетно водил пятернёю по рисовой куче, внимая шуршанью стекающих струек зерна. В углу щёлкнул капкан, придавив вороватую крысу. «Пи-и». Как же жалобно, шельма, пищит. У Л ун, свесив голову, стал погружаться в дремоту, и странное дело – он даже не думал покинуть амбар. Опираясь спиною на гору зерна, словно на исполинскую люльку, он думал, что рис посильнее любого снотворного, рис повернее, чем женская плоть. Рис всего ближе к истине.

16

Цунь – китайский вершок.

17

Чи – китайский аршин.

Укрывшись зерном, словно пряной узорной простынкой, У Л ун утопал в беспорядочном переплетении грез. Но одна из них грезилась снова и снова: селение Кленов и Ив цунь за ц унем уходит под в оду, он слышит повсюду отчаянный плач, он бредет босиком по воде, поглощающей хлопок и рис, поселян и скотину, деревья и хаты. Но вот исчезают вдали очертанья убогой деревни, и вот он летит вслед за ветром в неведомый край, где очищенный рис громоздится горой, на которой толпятся в малиновых куртках и ярко зеленых штанах разбитные дев ицы...