Рис
Шрифт:
Под крик петуха У Л ун вылез из рисовой кучи, оправив залитые клейкою жижей штаны. Продолженья ночных истечений будили в нем чувство тревоги. Не истощат ли они прежде срока родник его жизненных сил? Отрясая с одежды белесую пыль, У Л ун вышел во двор. У стены с ночным судном в руках в изумлении замер хозяин:
– Ты что же... в хранилище спишь? Строишь чертовы козни?
– Я крысу поймал. Мне не верите, сами взгляните, – У Л ун указал на амбар. – Здоровенную крысу забил.
– Я тех крыс не боюсь, я крысёныша
– Я не вор, – У Лун сб ил пыль со спутанных грязных волос. – Чай я досыта ем. Так зачем мне зерно воровать?
– Чтоб сородичей сельских подкармливать. Сам говорил, они с голоду дохнут.
– Да как я до них доберусь? И на кой? Самому ведь непросто живется.
– Торговцам, выходит, сбываешь. Ты рис, тебе деньги. Ты ж только и думаешь, как бы побольше деньжат загрести.
– Я сказал же, не крал, – тут У Л ун помрачнел. – Я одной лишь работою сыт. Вот хозяин красильни работнику в месяц все восемь монет выдает. Вы мне пять. Да за пять и собака работать откажется. Мне бы, по-честному, стоило красть.
Хозяин, черпнув ковшом воду из бочки, наполнил нетвердой рукою горшок, запихнул туда щетку и с легкой смешинкой на тощем лице взялся драить его изнутри:
– Ты не только работою сыт. Я давно это выяснил. Подслеповат пусть немного, но слышу-то я о-го-го: легкий шорох в лабазе средь ночи учую.
– Так что ж не подн ялись с постели? Узнали б доподлинно: есть в доме вор или нет.
– Ци Юнь т оже порой что-то слышит. Так я ей сказал, это дух: мать покойница хочет проведать своих дочерей. И Ци Юнь мне поверила. Ты же У Л ун? Сам-то веруешь в призраков?
– Призраков я никогда не боялся, – уставившись на сучковатое древо, что высилось возле стены, У Л ун нервно облизывал сохлые губы. – Всё выдумки это.
– И я в них не верю, – хозяин навел на У Л ун’а сверкающий взгляд. – Только призрак какой-то к Чжи Юнь привязался. Быть может, она одержима?
– А может, она привязалась к нему? – уперев руки в боки, У Л ун отдалился на пару шагов. – Вы, чай, знаете, что ваша дочь за особа.
Дунув в горшок и поставив его у стены, старик ст ал понемногу сближаться с У Л ун’ом. В хозяйских глазах, испещренных прожилками крови, читалась и ненависть, и безысходность. Вытянув вс юв синих венах, костлявую руку, он ухватил за пол уожидавшего рукоприкладства У Л ун’а, но лишь для того, чтоб бессильно одернуть её.
– У Лун, х очешь Чжи Юнь тебе в жены отдам? – прошептал, чуть не плача, хозяин. – Отдам тебе старшую дочку...
Не веря ушам, У Л ун тупо таращился на постаревший до времени лик. Реальность зашла за пределы его ожиданий. К таким поворотам судьбы У Л ун не был готов.
– Дочь отдам, но ни зернышка риса в лабазе, – хозяин оттер рукавом источавшие
У Л ун задрал голову. Небо уже было пепельно-синим. Слои кучевых облаков заслоняли всходившее солнце, чей свет, прорываясь сквозь их плотный строй, испещрял небосклон темно-красными струпьями ссадин. На северо-западе, как заплутавшая птица, металась белесая точка воздушного змея.
– Как будет угодно, – ответил У Л ун голоском, показавшимся странным ему саму: от избытка приложенных сил в горло впились иголки.
– Если уже пожалели, – на обращенном к владельцу лабаза лице возлежала печать безразличия, – так и скаж ите, что шутка. Не стану сердиться.
– Жалею, что как народилась, в дерьме её не утопил.
Хозяин зайдясь в сильном кашле, направился в спальню, стуча кулаком по груди, но, ступив на ступени, опять повернулся к У Л ун’у:
– Свезло, голодранец. Немало урвал задарма.
Едва за согбенной спиной старика опустилась дверная, в синюшных цветах занавеска, У Л ун’а пробрал леденящий озноб. Он почувствовал, утро несет в себе некие чары: и дух и всё тело его погружались в страну неестественных грез. В этом странном падении сердце У Л ун’а, его как всегда налит ая елда издавали истошные, невыносимые слуху стенанья. Таинственным образом вяли и вновь распускались цветы на колеблемой ветром дверной занавеске. Но это не сон. У Л ун перебрал в голове все подробности зимнего утра. Лабаз и его обитатели, вам суждено изменить мою жизнь? Но почему, вопреки ожиданиям, именно вам выпал жребий её изменить?
Две ночи подряд были отперты ставни в покоях Чжи Юнь, но У Л ун и не думал являться. Утратив последние крохи терпенья, Чжи Юнь поутр узатолкала У Л ун’а на кухню, захлопнула дверь, заперла на щеколду и тут же влепила ему оплеуху:
– Ну, мразь: поимел задарма и носище задрал? Над мамулей решил посмеяться?!
Прикрывшись руками, притиснутый к чану У Л ун кривил губы в настолько глумливой усмешке – гримаса У Л ун’у нисколько не свойственная – что Чжи Юнь в замешательстве переводила глаза с его злого лица на свою же ладонь.
– Ты женою мне станешь, дешевка, – У Л ун безучастно постукивал пальцем по чану, рождая в нем гулкое эхо. – Зачем мне в постель торопиться? И так скоро будешь моя с потрохами. Уж я потерплю.
Сплюнув н апол, Чжи Юнь рассмеялась:
– Ты бредишь? Что, бабу три дня не валял и уже головой повредился?
– Не веришь, папашу с сестрой поспрошай: эт’ они нас сосватали, – крепко сжав плечи Чжи Юнь, он нагнул ее к чану с соленьями, сунув лицом почти в самый рассол. – Там твое отражение, драная тапка. До дырок протертая. Не за меня, за кого еще...