Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг.

Джабара Карлей Майкл

Борьба в Вашингтоне продолжалась. Фиш и его союзники продвигали свою повестку, которой сопротивлялся сенатор Бора, дружески настроенные по отношению к СССР журналисты и определенные деловые круги. В 1931 году эта борьба то затихала, то вспыхивала с новой силой. Советские цели не менялись: СССР хотел получить дипломатическое признание и доступ к более дешевым и долгосрочным кредитам. По этому поводу Богданов поделился взглядами одного неизвестного посредника, который встречался с президентом Гувером и пришел к выводу, что вряд ли в ближайшем будущем в американской политике произойдут перемены. В деловых кругах США отсутствие признания считалось самым серьезным препятствием к улучшению торговых отношений [100] . Конечно, «черная сотня», как Сквирский называл АФТ, и многие другие ассоциации пытались и дальше лоббировать полное эмбарго на советский импорт. Видимо, неудачная попытка сделать то же самое во Франции не привлекла внимание этих антисоветских групп. Торговая палата Нью-Йорка проголосовала за поддержку эмбарго на любую торговлю с СССР, включая импорт и экспорт. Но на самом деле получилось много шума из ничего. По словам Сквирского, советский импорт представлял собой незначительный процент общего объема импорта, а экспорт из США составлял всего лишь 16 % от общего количества товаров, ввозимых в СССР. Доступ на финансовые рынки не удавалось получить из-за отсутствия «нормальных отношений» с США и из-за невыплаченных долгов. Как сообщал Сквирский, СССР даже не мог импортировать золото, поскольку пробирные палаты его не принимали. Большинство американских банков также не учитывали советские векселя или долговые обязательства (за

несколькими важными исключениями), так как Федеральный резерв их потом не переучтет. Поэтому бизнес с СССР представлял собой «большой риск». После очередного краха фондового рынка в середине 1931 года ситуация стала только хуже. «Амторг» старался установить новые связи с другими важными банками Нью-Йорка, но безуспешно. Из-за нехватки банковских кредитов компаниям, которые хотели работать с СССР, приходилось самим предлагать кредиты, но это было слишком дорого, и ставка порой составляла 53 %. Таким образом, стоимость сотрудничества с США была слишком высокой, а кроме того, торговый баланс был крайне неблагоприятным. Несмотря на незначительный объем советского импорта, с ним по-прежнему шла свирепая борьба, вызванная серьезным экономическим кризисом и усиленная АФТ и ее отраслевыми союзниками, а также «общей позицией Вашингтона», которую поддерживал ее вдохновитель конгрессмен Фиш и его друзья [101] .

100

П. А. Богданов — И. В. Сталину и др. (включая вложения). 28 июня 1931 г. // Там же. С. 460–468.

101

Б. Е. Сквирский — М. М. Литвинову. 29 июня и 1 июля 1931 г. // САО. Годы непризнания, 1927–1933. С. 468–469.

Сталина проинформировали о том, как идут дела, и он решил вмешаться. «Ввиду валютных затруднений и неприемлемых условий кредита в Америке высказываюсь против каких бы то ни было новых заказов на Америку». Он велел приостановить текущие переговоры и, если возможно, отменить предыдущие заказы. Советский бизнес надо было перевозить в Европу или на советские заводы. «Никаких исключений» [102] . Американские торговцы наконец нашли достойного соперника.

Как сообщил в сентябре 1931 года Политбюро нарком внешней торговли Аркадий Павлович Розенгольц, ситуация казалась бесперспективной. Он значительно уменьшил число американских заказов. Богданов, находившийся в США, подтвердил, что дела идут еще хуже из-за усиления экономического кризиса. В первые девять месяцев 1931 года более тысячи американских банков объявили о банкротстве. Остальные едва держались на плаву. Золото утекало из страны. В деловых кругах царил пессимизм. Из-за этих обстоятельств «Амторгу» было еще труднее получать кредиты. Как пояснил Богданов, «наши друзья» в банковских кругах не видят обнадеживающих признаков того, что получится договориться об улучшении условий. Вашингтон, и в особенности Гувер, был, как и раньше, настроен враждебно по отношению к СССР, но в других местах в политических и деловых кругах атмосфера постепенно стала меняться. СССР надо было работать дальше, чтобы установить «нормальные торговые отношения». Как сказал Айви Ледбеттер Ли Богданову, банки впервые оказались в таком тяжелом положении. Не думайте, что отказ дать кредит, сказал Ли, связан с неприязнью к «Амторгу». «Сейчас в этой стране никто не получает и никто не дает кредит» [103] .

102

И. В. Сталин — Л. М. Кагановичу. 25 августа 1931 г. // Сталин и Каганович. Переписка. С. 64.

103

А. П. Розенгольц — в Политбюро. 19 сентября 1931 г.; П. А. Богданов — А. П. Розенгольцу (включая вложения). 26 октября 1931 г. // Москва — Вашингтон. Т. II. С. 406–410, 412–420.

Друзья и враги

Новости из США были не такими уж плохими. Американские дипломаты не возражали против торговли с СССР. Соглашайтесь, если предлагают, — кажется, посыл был именно таким. Сейчас Россия стабильна, и советские торговые представительства с уважением относятся к обязательствам по кредитам и оплачивают счета [104] . В декабре 1931 года открылась новая сессия Конгресса. «Снова зашевелились “друзья” и “недруги” Союза», — тонко подметил Сквирский. «Друзья» предлагали решить вопрос с дипломатическим признанием СССР, а «враги» — полностью запретить советский импорт. Конгрессмен Фиш представил на рассмотрение резолюцию, в которой предлагалось на ежегодной основе исследовать «революционную пропаганду и деятельность коммунистов и других групп, выступавших за насильственное свержение власти в США». Как говорил Сквирский, в прессе циркулировали новые слухи о том, что СССР находится на грани финансового краха и не сможет оплатить счет за границей. Он посчитал необходимым опубликовать заявление, опровергающее эти слухи [105] . Читатели, конечно же, заметили иронию происходящего: на грани финансового краха были США и европейские страны, а вовсе не СССР.

104

Б. И. Вайнштейн — И. А. Пятницкому (вложения). 12 июля 1931 г. // Там же. С. 381–390.

105

Б. Е. Сквирский — М. М. Литвинову. 18 декабря 1931 г. // САО. Годы непризнания, 1927–1933. С. 515–517.

Однако это был трудный период для СССР: как внутри страны, так и за ее пределами. Внутри советскому правительству приходилось справляться с непредвиденными последствиями индустриализации и насильственной коллективизации сельскохозяйственных земель. И то и другое развивалось с бешеной скоростью, что встречало сопротивление со стороны крестьянства. Крестьяне жгли зерно, убивали скот, уничтожали оборудование, только чтобы оно не попало в руки советских коллективизаторов. В деревнях разгоралась новая гражданская война, что привело к повсеместным разрушениям, голоду, депортациям и насилию, которое применяли, чтобы подавить крестьянское сопротивление. В то же время на международной арене СССР находился в опасном положении. Отношения с Францией и США оставались плохими. Там, как и в Восточной Европе, процветали антикоммунизм и ненависть к СССР. «А здесь — один сплошной лес враждебности, русофобии и советофобии, в котором не видно просвета», — писал полпред в Хельсинки Иван Михайлович Майский своему другу [106] . И все же Литвинов завоевывал уважение на Западе. Он был «умным парнем» — так охарактеризовал его один американский дипломат. Майский писал Литвинову в 1931 году, что его «личный авторитет» растет. Сталин одобрил назначение Литвинова наркомом в июле 1930 года, хотя это было удивительно, ведь «босс» постоянно его критиковал. Помощник Сталина Каганович, секретарь ЦК ВКП (б), тоже не любил Литвинова и часто на него нападал. Тем не менее нарком оставался на своем месте, опровергая ежегодно возникавшие слухи о том, что его скоро уволят. В 1932 году казалось, что Сталин успокоился настолько, насколько это было возможно. «Запросите мнение Литвинова», — говорил он Кагановичу, когда возникал внешнеполитический вопрос. А именно о пактах о ненападении с Францией и Румынией, которые были крайне важны для Сталина [107] . Проглотил ли это Каганович? Вероятно.

106

И. М. Майский — А. А. Нестерову. 17 сентября 1930 г. // Майский И. М. Избранная переписка с российскими корреспондентами: в 2 т. М., 2005. Т. I. С. 370–371.

107

И. В. Сталин, В. М. Молотов — Л. М. Кагановичу. 16 августа 1932 г. // Сталин и Каганович. Переписка. С. 281.

Сталин как предприниматель

Советско-американские

отношения медленно, но развивались. По крайней мере так казалось в январе 1932 года. Политбюро тщательно за ними следило. Его мотивировали торговые соображения, основанные на информации, полученной от Богданова, и на рекомендациях Розенгольца. Когда нью-йоркский «Нэшнл Сити Банк» предложил кредит в обмен на урегулирование претензий, Сталин оживился. Этот банк не первый раз делал предложения [108] . Если условия были недостаточно хорошими, Сталин предлагал другие, крайне невыгодные и нереалистичные с учетом экономического кризиса в США. «Мы можем пойти на частичное удовлетворение претензий частного банка, — сказал он, — лишь при условии получения большого займа» [109] . Сталин торговался как кулак, когда речь шла о торговле, но даже кулаки соглашались заключить сделку на приемлемых условиях. Если Сталин и правда хотел договориться, то стоило поручить такое дело Литвинову или Розенгольцу. Когда американские посредники приезжали в Москву в надежде заключить контракт, Сталин мог вести себя заинтересованно, но цинично. Даже самым важным гостям оказывался грубый прием. Например, полковнику Хью Л. Куперу, инженеру-строителю, работавшему на Днепровской плотине, где работы были завершены в 1932 году. За участие в строительстве самой большой плотины в мире Купер получил орден Трудового Красного Знамени. Эта награда не была простой безделушкой. Ее присваивал ЦИК СССР за важные заслуги перед государством. «Купер — большой нахал, — писал Сталин из Сочи (где проводил ежегодный отпуск), — и избалован легкостью приемов у советских деятелей». Он хотел встретиться с Политбюро, что значило, что он представляет важные деловые круги в США. Как писал Сталин, конкретных предложений у Купера не было. Он просто искал себе новое дело. «Не следует его баловать, — писал Сталин. — Тем не менее его надо принять вежливо, выслушать внимательно и записать каждое слово, доложив обо всем ЦК» [110] . Как выяснилось, у Купера в самом деле было предложение для Москвы от «Дженерал моторе»: 100–200 тысяч подержанных грузовиков и автомобилей с гарантией, что они проедут еще по крайней мере 150 тысяч километров, с «полной комплектацией» в виде новых шин. Средняя цена — примерно 200 долларов на условиях десятилетнего кредита. Каганович и его коллеги в Москве спросили Сталина, что он думает [111] .

108

См.: Carley M. J. Silent Conflict.

109

И. В. Сталин — Л. М. Кагановичу, В. М. Молотову. 21 июня 1932 г.; И. В. Сталин — Л. М. Кагановичу. После 21 июня 1932 г.; И. В. Сталин — Л. М. Кагановичу, В. М. Молотову. 1 июля 1932 г. // Сталин и Каганович. Переписка. С. 186–187, 205.

110

Л. М. Каганович, В. М. Молотов и др. — И. В. Сталину. 29 июля 1932 г.; И. В. Сталин — Л. М. Кагановичу и др. 30 июля 1932 г. // Там же. С. 251–252.

111

Л. М. Каганович, К. Е. Ворошилов и др. — И. В. Сталину, В. М. Молотову и др. 22 августа 1932 г. // Сталин и Каганович. Переписка. С. 295–296.

«Дело о подержанных автомобилях “Дженерал моторс” очень подозрительное, — ответил Сталин. — Нас могут надуть и постараться сбыть всякий хлам». Тут читатели могут посмеяться, вспомнив анекдоты о продавцах подержанных автомобилей, особенно если речь о тех, что были плохо сделаны в США. В этом случае это были хотя бы не «форды». «Тем более что наши приемщики никогда не отличались добросовестностью». Тут в Сталине вновь проснулся непобедимый кулак: «Тем не менее следует попытаться купить не более 50 тысяч штук автомобилей, если цена будет более низкой, скажем, 100 долларов и кредит не менее 10 лет. Если соглашение на 50 тысяч даст хорошие результаты, — добавил Сталин, — и машины окажутся действительно годными, можно будет купить еще такое же количество машин. Обязательно надо выяснить вопрос о запасных частях, и сделку надо понимать так, что машины продаются с запчастями. Нам нужны главным образом грузовики. Поэтому из 50 тысяч машин следует взять 45 тысяч грузовых и 5 тысяч легковых» [112] .

112

И. В. Сталин, В. М. Молотов и др. — Л. М. Кагановичу и др. 23 августа 1932 г. // Там же. С. 296.

Когда в Москву с предложением приехал еще один американец, Сталин посмеялся. На этот раз это был Лестер Барлоу, который хотел начать работу с Богдановым — продать ему чертежи бомбы, которая была интересна «Амторгу», чтобы покрыть свои расходы. Сталин тоже заинтересовался, но цинизм взял верх. «Я бы не советовал, — писал он из Сочи, — просто и “вежливо” выпроваживать из СССР Барлоу. Все буржуазные иностранные спецы являются или могут быть разведчиками. Но это не значит, что надо их “вежливенно” выпроваживать. Нет, не значит! Советую: не разрывать связей с Барлоу, быть к нему внимательным, подбросить ему кое-какие деньги, взять чертежи, но своих достижений не показывать ему (можно сказать, что мы — люди отсталые и готовы учиться у Барлоу, конечно, — конечно! — за деньги)» [113] . Сталин был по-прежнему в своем стиле: циничен и груб в личном общении, но при этом, как грузинский кулак, готов заключить сделку на выгодных условиях.

113

И. В. Сталин — Л. М. Кагановичу. До 19 июня 1932 г.; И. В. Сталин — К. Е. Ворошилову, Л. М. Кагановичу и др. 7 августа 1932 г. // Там же. С. 269–270.

Но Барлоу был важен не только из-за чертежей бомбы. Он был связан с Франклином Делано Рузвельтом, политиком-демократом, а впоследствии губернатором Нью-Йорка, выдвинувшим свою кандидатуру на должность президента США. Когда Барлоу вернулся в США, Франклин Рузвельт позвал его к себе, чтобы обсудить переговоры с СССР. По словам Лестера, Рузвельт сказал, что не будет делать «русский вопрос» частью своей кампании, но, если его изберут, он «предпримет меры, чтоб быстро его решить» [114] . Иногда «вежливость» с иностранными спецами приносила свои дивиденды.

114

П. А. Богданов — М. А. Логановскому. 30 сентября 1932 г. // САО. Годы непризнания, 1927–1933. С. 611.

После мрачных и тусклых отношений предыдущих двух лет наконец впереди появились лучики света. У Сталина улучшалось настроение, когда он изучал мировую арену. На Дальнем Востоке японцы годом ранее оккупировали Маньчжурию, что вызвало беспокойство в Вашингтоне. А в Германии дела обстояли все более нестабильно и тревожно. Веймарское правительство Генриха Брюнинга рухнуло в конце мая 1932 года. На его место пришел Франц фон Папен, злобный аристократ, ненавидевший большевиков. Сталин считал эти изменения положительными в том смысле, что они должны были встревожить американское правительство и, как он писал, расположить их в большей мере «искать связи с СССР» [115] . Из-за многочисленных визитов американских банкиров и бизнесменов в Москву тем летом он и его коллеги полагали, что наступает переломный момент. Каганович, как обычно, был согласен со Сталиным.

115

И. В. Сталин — Л. М. Кагановичу. До 12 июня 1932 г. // Сталин и Каганович. Переписка. С. 158–159.

Взлеты и падения

Американский «журналист» Айви Ледбеттер Ли летом 1932 года вернулся в Москву и долго разговаривал с Крестинским. По его словам, существовали два фактора, которые способствовали сближению. Во-первых, бизнес. «Американские бизнесмены все чаще задают вопросы, почему все остальные правительства строят заново нормальные отношения с СССР, а США нет». Во-вторых, поведение Японии на Дальнем Востоке. Как и во Франции, на всем Западе в отношениях с Москвой начинал одерживать верх прагматизм, когда речь шла об угрозах безопасности.