Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг.
Шрифт:
Через четыре дня после отправки отчета в Москву Сквирский послал срочную телеграмму. Он сообщил, что по указанию Рузвельта встречался с официальными лицами: Генри Моргентау-младшим и Уильямом Буллитом. Генри Моргентау был давним и близким приятелем Рузвельта. Вскоре его должны были назначить министром финансов. Уильям Буллит работал в команде американского президента Томаса Вудро Вильсона на Парижской мирной конференции и ездил в Москву на переговоры с большевиками. Теперь он работал с Рузвельтом. «Через несколько часов, — писал Сквирский, — передаем перевод текста проекта письма Рузвельта на имя Калинина с предложением о назначении представителей для обсуждения вопроса американо-советских отношений лично с президентом» [131] . Сквирский отправлял и другие телеграммы с более подробной информацией о происходящем. Если советская сторона приняла бы черновик Рузвельта, он бы подписал его для отправки Калинину. Как пояснил Сквирский Буллиту, в письме по факту предлагалось предварительное обсуждение, против которого обычно возражало правительство СССР. Буллит ответил, что письмо значило намного больше. Это официальное письмо, подписанное Рузвельтом, в котором советскому правительству предлагают прислать представителей для личной встречи с президентом.
131
Б. Е. Сквирский — в НКИД. 11 октября 1933 г. // Москва — Вашингтон. Т. III. С. 7.
«Я, конечно, согласился на полную секретность, — сообщил Сквирский, — и на передачу текста письма в Москву… Я рекомендовал бы приезд Литвинова для разговора с Рузвельтом. Это укрепило бы наше положение».
Молотов и Каганович отправили телеграмму Сталину, который отдыхал в Абхазии, и передали ему телеграммы Сквирского и черновик письма Рузвельта. Они изложили свои рекомендации: придерживаться стандартной советской политики (то есть никаких предварительных переговоров до официального признания), а также дать письму отрицательный ответ. Также они предложили формулировки, которые использовались при предварительных обсуждениях процедурных вопросов с британцами в 1929 году [133] . Сталин не согласился. «Мы думаем, что надо согласиться на текст письма Рузвельта и потом, по получении его официального письма на имя Калинина, ответить, что посылаем своего человека для разговора с Рузвельтом. Лучше будет послать Литвинова» [134] .
132
Б. Е. Сквирский — в НКИД. 11 октября 1933 г. // Москва — Вашингтон. Т. III. С. 8.
133
Л. М. Каганович, В. М. Молотов — И. В. Сталину. 13 октября 1933 г. // Сталин и Каганович. Переписка. С. 385; Carley M. J. Silent Conflict. P. 352–370.
134
И. В. Сталин, Я. Э. Рудзутак — Л. М. Кагановичу, В. М. Молотову. 13 октября 1933 г. // Сталин и Каганович. Переписка. С. 386.
То есть он сам предложил Литвинова. Времена изменились. Сталин больше не насмехался над наркомом. Когда Литвинов ответил, что ему нет смысла ехать в Вашингтон и что вместо него должен поехать кто-то другой, Сталин возмутился: «Настаиваем на посылке Литвинова. Действуйте смелее и без задержек, так как сейчас обстановка благоприятна» [135] .
14 октября Политбюро одобрило черновик письма Рузвельта. Буллит попросил посмотреть черновик ответа СССР и предложил небольшие изменения, которые были приняты в Москве. «Поторопитесь с ответом Рузвельту», — отправил с юга телеграмму Сталин [136] . Когда он говорил, что надо поторопиться, он имел в виду именно это, и дела пошли очень быстро. 17 октября Политбюро официально одобрило ответ СССР и назначило Литвинова участником переговоров с Рузвельтом в Вашингтоне [137] . В последнюю минуту Сквирский, переговорив с Буллитом, внес небольшое изменение в формулировку текста. Рузвельт хотел вначале опубликовать письма в американской прессе. Через несколько дней обмен письмами был опубликован в советских и американских газетах. Некоторые новостные издания не дождались положенного времени, хотя впоследствии отрицали нарушение запрета [138] . Но это была буря в стакане, с учетом такого невообразимого прорыва для советской дипломатии.
135
М. М. Литвинов — Л. М. Кагановичу. 16 октября 1933 г. // САО. Годы непризнания, 1927–1933. С. 706–707; Л. М. Каганович, В. М. Молотов — И. В. Сталину. 16 октября 1933 г.; И. В. Сталин, М. И. Калинин — В. М. Молотову, Л. М. Кагановичу. 17 октября 1933 г. // Сталин и Каганович. Переписка. С. 391–393.
136
Резолюция Политбюро № П147/121-опр. 14 октября 1933 г.; Б. Е. Сквирский — М. М. Литвинову. 15 октября 1933 г. // Москва — Вашингтон. Т. III. С. 9; И. В. Сталин — Л. М. Кагановичу, В. М. Молотову. 16 октября 1933 г. // Сталин и Каганович. Переписка. С. 390.
137
Резолюция Политбюро № П148/4-опр. 17 октября 1933 г. // Москва — Вашингтон. Т. III. С. 13.
138
Б. Е. Сквирский — М. М. Литвинову. 19 октября 1933 г.; М. М. Литвинов — Б. Е. Сквирскому. 21 октября 1933 г. // Там же. С. 13–14.
Литвинов предложил примерный план переговоров, и Сталин его одобрил. Важнейшие вопросы остались неизменными: требование возмещения долгов, пропаганда, торговые возможности.
Литвинов добавил, что, возможно, стоит также рассмотреть религиозные аспекты. Некоторые вопросы трудно поддаются решению, такие как, например, погашение долгов, и они не должны быть привязаны к официальному признанию СССР. И что, если Рузвельт захочет поговорить про Японию? Каганович и Молотов рекомендовали придерживаться общих вопросов, но Сталин не согласился. «Я думаю, — писал он, — что Литвинов не должен уклоняться от конкретных разговоров о наших отношениях с Японией. Я думаю, что если в разговоре с Литвиновым Рузвельт будет добиваться некоторого сближения с нами или даже временного соглашения против Японии, Литвинов должен отнестись к этому благожелательно». Если Рузвельт хотел иметь дело с СССР, то Сталин был готов идти ему навстречу. В скором времени было получено одобрение Политбюро [139] .
139
М. М. Литвинов — Л. М. Кагановичу. 20 октября 1933 г. // САО. Годы непризнания, 1927–1933. С. 707–709; И. В. Сталин — В. М. Молотову, Л. М. Кагановичу. 24 октября 1933 г.; Л. М. Каганович, В. М. Молотов — И. В. Сталину. 24 октября 1933 г.; И. В. Сталин — Л. М. Кагановичу, В. М. Молотову. 24 октября 1933 г. // Сталин и Каганович. Переписка. С. 402–403; Резолюция Политбюро № П148/ 81-опр. 25 октября 1933 г. // Москва — Вашингтон. Т. III. С. 20.
Литвинов едет в Вашингтон
Интересно, о чем думал Литвинов, когда направлялся в Вашингтон? 7 ноября он впервые встретился с Рузвельтом. Присутствовали миссис Элеонора Рузвельт и госсекретарь Корделл Хэлл. Стоял ли Хэлл на страже интересов Госдепартамента? Рузвельт был очарователен и старался сделать так, чтобы Литвинов чувствовал себя комфортно. Вначале они пообедали, рассказывал Литвинов, а затем Рузвельт обсудил с ним все вопросы. «Здесь проблем не будет, — сказал Рузвельт, — поскольку мы говорим на одном языке. Хотя меня предупредили, что вы наверно единственный дипломат в мире, который получает все, что хочет». Скорее всего, услышав лесть, Литвинов насторожился. Но Рузвельт упомянул «Майн кампф» — опубликованный план завоеваний Гитлера. Так он гарантированно привлек внимание Литвинова. Об этом моменте переговоров дипломат сообщил в Москву в телеграмме. Как мы увидим, Литвинов часто упоминал «Майн кампф» в разговорах с иностранными дипломатами, в том числе из Германии, когда хотел показать потенциальную опасность нацистской Германии.
«Я обратил внимание, — сказал Рузвельт, — что в английском переводе исчезли самые оскорбительные части книги Гитлера… Несомненно, за это ответственны сами немцы». Литвинов не рассказывал, ответил ли он что-то на это и если ответил, то что именно. Теперь он точно должен был насторожиться. «Буллит сказал мне, — отметил Литвинов — что надеется на благоприятный исход переговоров тоном весьма неуверенным» [140] . Следующим утром Литвинов встретился с Хэллом. Как и предполагал Литвинов, в первую очередь Хэлл заговорил о религии. Больше книгу «Майн кампф» не упоминали. Хэлл посоветовал Литвинову не думать, что пресса выступает в поддержку признания, так как нарком не знает про многочисленные требования отказаться от этого курса, которые выдвигают правительству. Как пояснил госсекретарь, президенту приходится нелегко. Ему нужно помнить о следующих выборах, и он не может себе позволить игнорировать важную часть электората. У американской общественности сложилось мнение (верное или нет), что религия в СССР преследуется. Хэлл хотел понять, какие гарантии может предложить советское правительство. Литвинов ответил, что подобные
140
М. М. Литвинов — в НКИД. 7 ноября 1933 г. // Там же. С. 25–26.
141
Carley M. J. Silent Conflict. P. 401–402, а также в других источниках.
Тогда Хэлл перешел к вопросу о правах живущих в России американских граждан в случае ареста. Будет ли у них право на адвоката и на освобождение под залог? Литвинов повторил, что в СССР ко всем одинаковое отношение, и правительство не даст специальных привилегий иностранцам. Под конец переговоров зашла речь о финансовых требованиях и «пропаганде». Литвинов сильно не углублялся в эти вопросы, хотя хорошо умел на них отвечать [142] .
Очевидно, что Литвинов и Хэлл также обсудили безопасность, так как эта тема снова всплыла на встрече с Рузвельтом тем же утром. Литвинов сказал о «наличии двух источников военной опасности», не называя их конкретно. Хэлл, очевидно, проинструктировал президента, потому что, как отметил Литвинов, Рузвельт ничего не имел против менее обтекаемого варианта. Тогда он «расшифровал» сделанное заявление, сказав, что речь идет о Японии и Германии. Рузвельт ответил, что мы сталкиваемся с одинаковыми угрозами и «вместе… мы сможем противостоять им». После обеда Рузвельт вежливо поблагодарил гостей за приезд, но попросил Хэлла остаться. Как сообщил Литвинов, они вместе с Хэллом рассказали о переговорах этим утром. Рузвельт заступился за госсекретаря и пояснил, что на него давят со всех сторон, особенно со стороны Католической церкви и евангелистов. Как скоро узнают читатели, у Литвинова с католиками разговор был короткий. Судя по тому, что он рассказал о замечаниях Рузвельта, президент тоже не собирался с ними церемониться, но ему приходилось спорить с ними в Конгрессе, где они «лили слезы» и наносили вред. Рузвельт согласился, что США не должны вмешиваться во внутренние дела СССР и что американской интервенции в Северной России нет оправданий. Президент также конфиденциально пожаловался на британцев. Они и французы заработали на войне, и теперь могут выплатить свои долги, а Советский Союз не получил ничего, кроме разрушений. Рузвельт уговаривал Литвинова попытаться договориться о такой формулировке, которая удовлетворит противников признания СССР. По тем же причинам нужно было что-то решить с Коминтерном. Рузвельт понимал, что советское правительство не может просто выслать Коминтерн со своей территории, но полагал, что можно отправить его в Женеву, где он составит компанию Лиге Наций. Это было бы самым лучшим решением. Литвинов ответил, что все эти вопросы не так важны, по сравнению с международной значимостью советско-американского сотрудничества. Рузвельт подтвердил «важность вопроса», который может «вероятно, [означать] разницу между войной и миром на ближайшие пятьдесят лет» [143] .
142
М. М. Литвинов — в НКИД. 8 ноября 1933 г. // Москва — Вашингтон. Т. III. С. 28–30.
143
М. М. Литвинов — в НКИД. 8 ноября 1933 г. // Москва — Вашингтон. Т. III. С. 30–31.
Хэлл и Литвинов снова встретились во второй половине дня. Они обсудили финансовые требования, а затем Хэлл «неожиданно вновь вернулся к вопросу о религии». Он «внезапно» передал Литвинову документ, в котором были перечислены все права, гарантированные США. «Я от Америки никаких гарантий религиозных не требую», — ответил Литвинов. Затем разразился получасовой спор, который ни к чему не привел. Литвинов неохотно согласился с тем, что понадобится какой-то минимальный письменный ответ Хэллу, в котором бы говорилось, что, согласно существующим советским законам, у американцев в СССР будет право придерживаться своих религиозных убеждений. Литвинов писал, что, если мы не сделаем этот минимальный шаг, «трудно будет продолжать переговоры». Нарком также ожидал, что США потребуют, чтобы их консулов информировали об аресте американских граждан, и предлагал использовать тот же вариант, что применялся в Германии. «Прошу срочного ответа по этим двум вопросам, — телеграфировал Литвинов в Москву. — Затягивание переговоров будет вредно отражаться на них». Он также предлагал отказаться от требований, связанных с американской интервенцией на Дальнем Востоке, в обмен на то, что США откажутся от своих требований выплаты царских долгов. Тогда Рузвельт будет частично удовлетворен, и после официального признания появится возможность обсуждения оставшихся финансовых требований [144] .
144
М. М. Литвинов — в НКИД. 9 ноября 1933 г. // Москва — Вашингтон. Т. III. С. 31–32.
На следующий день состоялись еще одни переговоры с Хэллом по тем же темам и по некоторым новым. Хэлл, казалось, был готов принять предложение Литвинова по религиозному вопросу, но по некоторым другим сгладить острые углы не удалось. «Заседание кончилось, — писал Литвинов, — констатацией разногласий по всем вопросам». Присутствующий на встрече Буллит «охарактеризовал положение как безнадежное». Литвинов сообщил, что на следующий день снова намечены переговоры, в том числе с Хэллом и Рузвельтом. В то же время Сталин без всяких насмешек согласился с предложением пойти на компромисс [145] .
145
М. М. Литвинов — в НКИД. 9 ноября 1933 г.; И. В. Сталин, В. М. Молотов — М. М. Литвинову. 10 ноября 1933 г. // Там же. С. 33–35.
Литвинов сообщил об еще одной встрече с Рузвельтом, Хэллом, Буллитом и Уильямом Филлипсом, заместителем государственного секретаря. Рузвельт сообщил, что он бы хотел обсудить более серьезные вопросы, но перед этим необходимо успокоить противников признания. Так, например, у него должна быть возможность убедить общественность, что у американцев в России будет возможность исповедовать религию. Кроме того, требуются гарантии, что не будет пропаганды. И нельзя оставлять открытым вопрос погашения долгов. Рузвельт передал Литвинову письменные предложения и посоветовал изучить их и, если необходимо, проконсультироваться с Москвой. Тогда позже они смогли бы их обсудить с глазу на глаз, без формальностей, чтобы иметь возможность немного поругаться. Литвинов ответил, что приехал в Вашингтон не для того, чтобы решить все вопросы, а для того, чтобы заложить основу для их обсуждения на условиях равенства и без давления, что возможно только после установления дипломатических отношений. Он был готов обсуждать серьезные темы, которые уже упомянул Рузвельт. Все остальное блекло на их фоне. На самом деле Сталин уже разрешил Литвинову согласиться на сближение, основанное на совместных действиях против Японии. Нарком еще раз попытался обойти различные нерешенные вопросы и отложить обсуждение запутанных финансовых проблем на потом, понимая, что тут вряд ли получится достичь соглашения. Он также напомнил Рузвельту, что СССР не даст специальных привилегий американским гражданам и не согласится на «капитуляцию». Советское руководство уже отвергло подобное предложение 10 лет назад и не стало бы его принимать теперь, когда СССР стал намного сильнее. Об этом не могло идти и речи. Переговоры продолжились, но безрезультатно. «Мое впечатление, — писал Литвинов, — что Рузвельт купил молчание враждебных организаций неосторожным обещанием в области религии и пропаганды и что в этом корень встретившихся затруднений» [146] .
146
М. М. Литвинов — в НКИД. 11 ноября 1933 г. // Москва — Вашингтон. Т. III. С. 37–39.