Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг.

Джабара Карлей Майкл

Это все произошло утром 30 марта. В полдень в тот же день Кольер позвонил в посольство и пригласил Майского на встречу в МИД. Майский отказался, так как подумал, что у Кольера недостаточно полномочий для принятия решений, и он может выступать только качестве передатчика информации. Пока они говорили по телефону, вернулся Маршалл и сообщил, что «настроение в МИД намного лучше. Дела идут на лад, и Майскому надо обязательно принять приглашение Кольера. Макмиллан отстаивал интересы СССР. Освобождение заключенных под поручительство без залога произвело бы «большое впечатление» в Лондоне. По словам Маршалла, в МИД полагают, что подобный «жест» изменил бы «настроение влиятельных кругов» и был бы воспринят как проявление стремлений СССР найти выход из кризиса. Майский был настроен скептически. Маршалл уговаривал его дать Москве рекомендации. «Я сказал Маршаллу, — написал Майский в отчете в Москву, — что не вижу пока никаких конкретных проявлений доброй воли со стороны британского правительства, наоборот, я все время слышу из разных деловых источников сообщения о предполагаемом разрыве экономических и даже дипломатических отношений с нашей страной. Я не могу делать Мск [Москве] никаких предложений по урегулированию конфликта, ибо в создавшейся обстановке из этого ничего не может выйти».

Майский также с подозрением отнесся к приглашению Кольера, имевшего более низкое звание, чем у

постоянного заместителя министра Ванситтарта. Мы обсуждаем важные политические вопросы, сказал Майский Маршаллу, а не проблемы второго или третьего уровня. Их необходимо обсуждать с министром или его заместителем. При всем уважении к Кольеру, выход из сложившегося кризиса следует обсуждать не с ним. Проблема в том, что Саймон заявил, что он не сможет ничего сделать, пока не встретится с Овием. За несколько дней ничего не случится. Непонятно, сказал ли это все Майский Маршаллу или просто зафиксировал для НКИД. В любом случае он решил отправить на встречу с Кольером первого секретаря советского полпредства Самуила Бенциановича Кагана. Это было безопасным шагом. Маршалл уехал в МИД, а через полчаса Кольер позвонил Кагану и пригласил его на встречу. Каган сразу же уехал. Как писал Майский, результатом стало следующее: Кольер сказал, что он говорит от лица Саймона, и что британское правительство не собирается разрывать экономические или дипломатические отношения и не пытается найти предлог для введения советского торгового эмбарго. Это звучало многообещающе, хотя Майский постарался воздержаться от комментариев в отчете [221] .

221

Дискуссии И. М. Майского с представителями МИД Великобритании. 28 марта — 3 апреля 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 24. Л. 156–163.

Возможно, читателю будет интересно узнать, сохранились ли какие-нибудь записи Кольера или его коллег об этих событиях. На самом деле да. В Лондоне активно обсуждали залог или освобождение под поручительство. Директору «Метро-Виккерс» Поулу вначале не понравилась эта идея, но потом он изменил свое мнение и попросил Маршалла обсудить этот вопрос с Майским. Их разговор состоялся уже после встречи с Макмилланом и Маршаллом 28 марта.

Майский рассказал о своей встрече с Маршаллом. По его записям становится понятно, что, как выяснил Маршалл, МИД хочет перенести обсуждения в Лондон, поскольку переговоры между Овием и Литвиновым зашли в тупик.

Очевидно, в МИД считалось неприемлемым критиковать Овия в письменном виде, поэтому Кольер об этом не упоминает. Вот что он пишет:

«Сегодня [30 марта. — М. К.] господин Маршалл снова мне позвонил и сказал, что господин Майский, хотя и сильно обеспокоен официальным сообщением ТАСС [о встрече Литвинова и Овия 28 марта. — М. К.] и готовящимся заявлением в Палате общин, тем не менее готов рекомендовать Москве освободить оставшихся британских заключенных под залог, как и предлагалось, “с целью окончательной ликвидации всего дела”, однако ему необходимо получить от МИД подтверждение, которое он мог бы передать своему правительству, того, что Его Королевское Величество не ищет предлога для введения эмбарго или разрыва отношений, а искренне хочет найти решение. Я ответил, что господин Майский уже наверняка это знает, но господин Маршалл возразил: “Да, он знает, но думает, что не знает Сталин”».

По словам Маршалла, в МИД планировали пригласить Майского для обсуждения и спросить его, понимает ли он точно, как рекомендовать Москве освободить оставшихся арестованных под залог. В качестве услуги за услугу посол уточнит, «может ли он заверить свое правительство, что мы не хотим разрывать отношения. Получив подтверждение, он отправит в Москву телеграмму или позвонит и скажет, что он получил необходимые заверения и, соответственно, рекомендует освобождение под залог с целью обсудить окончательное решение». По мнению Кольера, это был очень сложный способ решить простой вопрос. «Да, — ответил Маршалл, — но Майскому необходимо помочь своему правительству сохранить лицо, а также сохранить свое лицо перед правительством». Какая интересная информация была опущена, наверно, подумает читатель. Кольер не упомянул утрату доверия к Овию, а Майский ничего не говорил про «сохранение лица», хотя именно так интерпретировал Маршалл его замечания. Именно в этом заключалась проблема посредников, о которой говорили Ванситтарт и Литвинов. Они редко правильно доносили информацию. Тем не менее обе стороны все поняли, и Кольер сказал, что он даст рекомендации своим начальникам. Почему бы не попытаться — терять было нечего. Но проблема была в том, что Майский ничего не говорил про «сохранение лица», и Литвинов четко сказал Овию, что советскому правительству неинтересно такое решение. Эта информация не дошла до Кольера, проницательного аналитика советской политики. Олифант предложил дождаться возвращения Овия в Лондон, но Ванситтарт отверг его предложение, и Саймон дал разрешение на продолжение переговоров [222] .

222

Collier’s minute. 30 March 1933; Oliphant, Vansittart, and Simon. 30 March 1933. N2183/1610/38, TNA FO 371 17266.

Как написал в протоколе Кольер, Каган приехал, как положено, в британский МИД, и Кольер передал информацию о том, что Великобритания не хочет рвать отношения и не ищет предлога для введения эмбарго. Каган ответил, что проинформирует Майского, и так и поступил [223] .

По словам Кольера, Майский хотел не только получить гарантии того, что не будет введено эмбарго, но и заключить временное соглашение, которое продлило бы англо-советский торговый договор на месяц, чтобы за это время возобновить переговоры. Что касается залога, «Метро-Виккерс» должна была договориться с советскими властями об освобождении оставшихся арестованных под поручительство. «Такую схему… стоит попробовать, — полагал Кольер. — Если она сработает, то мы получим все, что могли бы получить в разумных пределах… а если не сработает, то хуже все равно не будет» [224] . Затем Саймон прояснил позицию МИД: британское правительство «не хочет разрывать отношения и не ищет “предлога” для введения эмбарго, но, конечно, господину Майскому нельзя говорить, что если арестованных все же отпустят под залог, то никаких рычагов власти это не даст. Его Королевское Величество не торгуется из-за залога». Залог был проблемой для «Метро-Виккерс», а не для МИД. Саймон подчеркнул, что «мы не торгуемся» и не «связываем себе руки» [225] . Майский считал, что он торгуется.

Он писал, что в любых переговорах важно соблюдать принцип «даю, чтобы ты дал» [226] .

223

Collier’s minute. 31 March 1933. N2183/1610/38, TNA FO 371 17266.

224

Untitled note. Collier. 29 March 1933. N2309/1610/38, TNA FO 371 17267.

225

Simon’s note. 30 March 1933. DBFP, 2^nd series, VII, 383–384.

226

И. М. Майский — Н. Н. Крестинскому. 9 мая 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 24. Л. 267–272.

Получается, что советская сторона что-то даст, но ничего не получит взамен. Сталин бы сразу заподозрил неладное. Непонятно, подозревал ли Майский, что его хотят обвести вокруг пальца.

Если мы вернемся к хронологии событий в изложении Майского, он писал, что Маршалл вернулся днем 3 апреля, до этого успев поговорить с Кольером, который пребывал в радостном настроении, поскольку надеялся, что «наконец конфликт вступил в фазу постепенного разрешения». Маршалл стал вспоминать, как помог покойному Л. Б. Красину во время кризиса Керзона в 1923 году. «Я выслушал Маршалла, — записал Майский, — и спросил, чему он, собственно, радуется?» Майскому позвонили и сообщили, что премьер-министр только что объявил в Палате общин, что завтра будет рассматриваться законопроект о введении эмбарго. По словам Майского, «Маршалл был потрясен. Он весь переменился в лице, сказал, что это совершенно невозможно и что он сейчас же поедет в Ф. О. [Форин-офис] для выяснения вопроса о том, что такое случилось. Спустя два часа Маршалл вновь появился у меня. Настроение у него было совсем упадочное. Он с раздражением говорил о том, что в кабинете происходят какие-то неожиданности. Еще только в 12 часов дня он говорил с Кольером, и Кольер в тот момент даже не подозревал, что три часа спустя премьер-министр заявит в парламенте о внесении билля об эмбарго».

Маршаллу удалось узнать, что «неожиданный сдвиг» произошел утром. В кабинете узнали, что советское правительство не согласилось освободить инженеров под поручительство (хотя трех из четырех отпустили под залог на следующий день, 4 апреля), но, как писал Саймон, британского правительства это не касалось. Более того, накануне Стрэнг телеграфировал, что всем инженерам будут предъявлены обвинения. Тем же утром Овий встретился с Кабинетом министров в узком составе. Ему в итоге удалось отомстить, как, по мнению Крестинского, он и мечтал. Стрэнг и Овий жестко и даже порой провокационно описали сложившуюся ситуацию в Москве и в советском правительстве. Стрэнг говорил: «Обвинения настолько фантастичны, что становится очевидно: Его Королевское Величество прав, утверждая, что это все подстроено». По словам Овия, инженеры стали «жертвами… “охоты на ведьм и еретиков” в постановочном суде». СССР, говорил он, — это не «нормальная цивилизованная страна». По словам Стрэнга, меньшее, что может сделать правительство Его Королевского Величества, это ввести эмбарго и всячески выразить свое неудовольствие советскому правительству» [227] .

227

Strang. No. 164. 2 April 1933. N2296/1610/38, TNA FO 371 17267; Foreign Office memorandum. 2 April 1933. DBFP, 2^nd series, VII, 400–402.

Маршалл и Майский не могли особо повлиять на происходящее. «Как бы то ни было, — писал Майский, — но Маршалл был сильно обескуражен и ушел от меня в полном унынии» [228] . Вскоре Майский получил более детальную информацию о том, что произошло в конце марта — начале апреля. Во-первых, он должен был отчитаться по вопросу Овия: «Разговор т[оварища] Литвинова с Овием 28.III не только закончил карьеру Овия в Москве (послом в СССР он больше не будет), но и произвел чрезвычайно сильное впечатление в Форин-офисе. Последний [Овий. — М. К.] еще до этого разговора чувствовал, что в Москве дело обстоит неладно, но, по-видимому, не отдавал себе ясного отчета, где же кроется причина московских затруднений. Разговор 28.III и последующее опубликование его в советских газетах сразу открыло глаза Ф. О. [Форин-офису]. Саймон понял, что Овия в Москве больше держать нельзя, и потому уже 29.III он вызвал Овия “для консультации” в Лондон. Одновременно в Форин-офисе стали наблюдаться признаки некоторой растерянности. Как теперь совершенно ясно из содержания “Белой книги”, Овий был инициатором той политики “большой палки”, которая систематически применялась и до сих пор применяется британским правительством в данном конфликте. Форин-офис поддержал инициативы Овия и благословил его к агрессивным действиям».

228

Дискуссии И. М. Майского с представителями британского МИД. 28 марта — 3 апреля 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 24. Л. 156–163.

Белая книга, о которой пишет Майский, представляла собой сборник документов, опубликованных британским МИД. Полпред верно подметил, что Ванситтарт придерживался более осторожного подхода и что если бы Овий вел себя сдержаннее и менее «антисоветски», то все могло бы быть иначе. Это было не совсем в духе марксизма, зато, скорее всего, правда. «Однако Овий есть Овий», — писал Майский, и Овий заморочил МИД голову, хотя МИД и пытался сопротивляться. А теперь вдруг он «вспомнил», что в Лондоне есть советский посол, и пытается с помощью Маршалла найти выход из кризиса «Метро-Виккерс». Однако этот дипломатический шаг не увенчался успехом по нескольким причинам, главным образом потому что Овий вернулся в Лондон. Хотя было воскресенье, 2 апреля, он все равно встретился с Кольером и Саймоном и долго с ними совещался в тот вечер. А на следующее утро он встретился с «большой семеркой» (так Майский называл Кабинет министров в узком составе — Джеймса Макдональда, Джона Саймона, Невилла Чемберлена, Уолтера Ренсимена, лорда Хейлшема, Джеймса Генри Томаса и Стэнли Болдуина). Они говорили «примерно два часа», и Овий настаивал на жестких мерах по отношению к СССР и в особенности на немедленном рассмотрении парламентом законопроекта об эмбарго. По словам Майского, «большая семерка» не могла договориться насчет дальнейшей тактики. Макдональд, Саймон и Ренсимен выступали за более осторожный подход, а Хейлшем, Томас и Чемберлен — за жесткий. Майский ничего не написал про Болдуина. В качестве аргумента (никто не знает, откуда он это взял) Овий сказал, что советское правительство собирается вынести обвинительный приговор и расстрелять британских заключенных. Спасти их можно только, введя эмбарго и выдвинув угрозу прекратить советский экспорт в Великобританию.