Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг.

Джабара Карлей Майкл

По словам Майского, Хейлшем и Томас постарались извлечь максимальную пользу из аргумента Овия, а мягкая душа Макдональд не смог противостоять такому давлению, и «большая семерка» поддержала рекомендации. Законопроект легко прошел в Палате общин. Можно только гадать, откуда Майский узнал эту внутреннюю информацию кабинета. Возможно, Кольер поведал ее Маршаллу, а Маршалл — ему. Майский понимал, что британское правительство находится в «сложном положении». Он писал: «Благодаря “усердию” Овия, оно, из соображений престижа и необходимости поддержать своего посла, зашло гораздо дальше, чем хотело». Оно «несомненно» искало выход из кризиса без «потери лица», хотя Великобритания полагала, что такова цель СССР [229] .

229

И. М. Майский — Н. Н. Крестинскому. 9 апреля 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 24. Л. 189-196

Суд

На самом деле в апреле не было шанса заключить сделку, потому что Саймон не был готов к условиям Майского и уж тем более Москвы. Суд должен был состояться. Он начался 12 апреля. Но Майский все равно пытался найти решение и выйти из кризиса. Он передал через Маршалла сообщение, что хотел бы встретиться с Саймоном. Встреча состоялась 13 апреля. Обе стороны записали разговор, хотя Майский сделал это более подробно и интересно, чем Саймон. По его словам,

ему позвонили из офиса Саймона и сказали, что министр иностранных дел хотел бы с ним встретиться через 45 минут. То есть уведомили за три четверти часа. Майскому не понравилось такое приглашение в последний момент, и он принял это на своей счет, однако все равно надел шляпу, плащ и отправился в МИД. Когда он приехал в офис Саймона, то сразу увидел Ренсимена. «Оба министра весьма многозначительно со мной поздоровались, как бы желая подчеркнуть, что данному свиданию придается особенно важное значение». В основном говорил министр иностранных дел. «Саймон старался все время быть чрезвычайно любезным, но за этой любезностью явно ощущались кошачьи когти». Поэтому Майский был начеку. Вначале поговорили о «пустяках», а потом разговор зашел о важном. В Москве шел суд. Британский МИД хотел, чтобы инженеров освободили каким бы то ни было образом. Саймон предположил, что было бы неплохо обсудить вопросы, представляющие интерес для обеих сторон. Майский сказал, что его правительство не просило его добиться встречи, но он готов к разговору с министром. Саймон махнул рукой и стал выкладывать, что у него на уме. Было несложно догадаться. Во-первых, торговое соглашение, которое истекает через несколько дней. Во-вторых, торговая делегация и ее статус. У британского правительства будут развязаны руки, и оно сможет закрыть торговое представительство и уволить его сотрудников. Но, по словам Саймона, таких планов нет. Напротив, правительство ценит англо-советскую торговлю и хорошие отношения в целом и упростит работу представительства. Как писал Майский, министр продолжал говорить в таком ключе несколько минут, а потом повернулся к Ренсимену и попросил подтвердить его слова. «Ренсимен, слушавший все эти словесные фиоритуры Саймона с видом явно скучающего человека, вышел тут из своей пассивности и кратко бросил: “Да, конечно, мы хотим торговать. В этом единодушно все правительство”». Затем Ренсимен вернулся к своей роли молчаливого наблюдателя, а слово снова взял Саймон. «Его гладкая адвокатская речь, — писал Майский, — полилась опять бесконечным потоком». Британское правительство дорожило хорошими отношениями с СССР, но столкнулось с неприятной ситуацией, которая возникла из-за арестов в Москве. Майский уже много раз слышал все, что Саймон собирается ему сказать: арестованные инженеры не виноваты, британская общественность возмущена и так далее. Полпред вежливо слушал и ждал своей очереди. Саймон заговорил об эмбарго. Он подчеркнул, что оно было введено с единственной целью освободить заключенных. Тут Саймон повторил еще раз, чтобы было точно понятно: британское правительство не пытается шантажировать СССР с помощью торговли. Майский почувствовал, как по-разному расставили акценты Саймон и Ренсимен. Затем министр иностранных дел продолжил: «Я не хочу вам угрожать. И совершенно не пытаюсь никаким образом давить на советское правительство. Но я, как министр иностранных дел Великобритании, обязан вас — советского посла — просто проинформировать, что, к моему огромному сожалению, произойдет, если в ходе суда будут вынесены обвинительные заключения». Конечно, британское правительство никогда не помышляло о том, чтобы вмешаться во внутренний юридический процесс в СССР, оно признает суверенные права советского правительства. В таком духе Саймон говорил еще долго. Майский подмечал все детали с легкой, но очевидной иронией. Конечно, если заключенных оправдают или просто отпустят, отношения быстро вернутся в норму, а лорд Ренсимен будет только рад возобновить переговоры о торговле. В этот момент Майский отметил: «Ренсимен тут вновь обнаружил признаки жизни и коротко вставил: “О, конечно, конечно. Я был очень удовлетворен ходом наших торговых переговоров, и я очень хотел бы их скорейшего возобновления”». Это остановило Саймона. «Теперь наступила моя очередь говорить», — писал Майский. Выслушав комментарии британского министра иностранных дел, он понял, что британская политика не изменилась — это по-прежнему была «политика дубины». Саймон перебил Майского и «довольно жарко» принялся убеждать, что он не разделяет этот подход.

«Я, однако, продолжал, — писал Майский, — свое контрнаступление». Он напомнил Саймону о поведении Овия в Москве и о публичных заявлениях Болдуина и других министров. Напомнил об угрозах прекратить торговлю и ввести торговое эмбарго. Как еще можно назвать британскую политику, если не «большой дубиной»?

«Если перевести на простой язык все то, что он мне сегодня изложил, — продолжил Майский, — то дело сводится к следующему: если вы оправдаете английских инженеров, то мы не будем применять билль об эмбарго, мы возобновим торговые переговоры и предоставим торговой делегации возможность свободного функционирования. Если, наоборот, вы осудите хотя бы одного из англичан, то мы вас стукнем эмбарго на советский экспорт. Иными словами, опять угроза». Саймон снова перебил Майского и принялся утверждать, что он никогда ему не угрожал и не угрожает сейчас. Он сообщает, что «неминуемо» произойдет, несмотря на его пожелания, если в Москве будут вынесены обвинительные вердикты. Майский ответил, что объяснение Саймона ничего не меняет. «По существу, речь идет именно об угрозе, о политике “дубины”, которая заранее обречена на неудачу в приложении к СССР». Далее последовал обмен колкостями. Майский сказал, что у МИД должно было бы хватить ума не угрожать такой великой и независимой стране, даже он (Майский) это понимает, несмотря на свой ограниченный дипломатический опыт. «Я не сомневаюсь, — вставил Саймон, изобразив “особенно доброжелательное выражение лица”, — что у Его Превосходительства богатый дипломатический опыт». Какое-то время стороны продолжали в том же духе. Майский сказал, что если Великобритания действительно хочет наладить хорошие отношения с СССР, то ей необходимо изменить свои методы.

Саймон уточнил, что посол имеет в виду. Во-первых, отказаться от метода «большой дубины», ответил Майский, и попробовать «порядок дружественных переговоров и взаимных уступок». А затем он сказал следующее: «Если Саймон захочет вступить на этот путь, я думаю, что нам удастся найти какой-либо приемлемый для обеих сторон выход из положения». Майский рекомендовал не оценивать заранее вердикты суда, а вначале их дождаться, и потом уже исходить из того, что будет. Саймон вежливо его выслушал, а затем снова взялся за свою «дубинку»: если в Москве кого-то признают виновным, то немедленно будет введено эмбарго. «Не правда ли?» — спросил он, снова повернувшись в поиске поддержки к Ренсимену, который «несколько апатично кивнул головой в знак согласия». Тут Майский взял реванш и сказал, что, по его мнению, советская общественность отрицательно отнесется к эмбарго, и тогда правительство уже ничего не сможет сделать для «облегчения участи осужденных англичан». Так в деле появился новый аргумент, но обе стороны принялись снова повторять то, что уже было сказано. На этом встреча закончилась, и, возможно, Ренсимен вздохнул с облегчением [230] .

230

Дискуссия И. М. Майского с Д. Саймоном и У. Ренсименом от 13 апреля 1933 г. 25 апреля 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 24. Л. 234–240.

Отчет британского МИД о разговоре с Майским короче и суше, чем советский. Конечно, в нем нет ни слова

о скуке и дремоте Ренсимена. Менее очевидны угрозы Саймона, намного реже слышен голос Майского, а его взгляды представлены более схематично. Не так выделяются слова посла относительно дипломатического разрешения конфликта, но больше внимания уделено тому, что произойдет после суда. Майский сказал, что «после вынесения приговора будет возможность провести переговоры, так как приговор еще не будет означать окончание юридической процедуры». В отчете британского МИД также отсутствует предупреждение Майского о реакции советской общественности на эмбарго [231] .

231

Simon to Strang. Nos. 75–76. 13 April 1933. N2760/1610/38, TNA FO 371 17268.

У Стрэнга в Москве было свое представление о допустимых условиях разрешения конфликта, но он не купился на призывы Майского найти дипломатическое решение. Для него было неважно даже если часть сотрудников оправдают, а других депортируют из страны. Советское правительство зашло слишком далеко. Стрэнг писал: «Учитывая более широкие взгляды и высокую ответственность Его Королевского Величества, возможно, он посчитает, что все разрешилось, и теперь не требуется вводить эмбарго, которое не может не нанести ущерб определенным британским коммерческим и финансовым интересам.

Но (я позволю себе говорить откровенно) мы здесь все были потрясены до глубины души жестоким преследованием этих людей, и поэтому принять такой результат для нас было бы невыносимым.

Если бы мы не потребовали возмещения ущерба или извинений, если бы мы не применили эту санкцию, советские власти смогли бы сфабриковать дело немыслимых масштабов против этих шести совершенно невиновных (хотя и не всегда осторожных) британских подданных, основанное на “признаниях” агентов-провокаторов или запуганных российских коллег, подвергнуть их строгому тайному допросу, о котором они сами нам рассказали… заставить их предстать перед их фарсовым судом, пройти через все неприятные моменты процедуры на глазах у травящего их председателя и злорадствующей аудитории, осудить их за преступления, которые они не совершали, а затем презрительно выбросить их тела, отправив обратно нам, и просто считать, что инцидент исчерпан (как они могут подумать)» [232] .

232

Strang to Simon. No. 266. 14 April 1933. N2761/1610/38, TNA FO 371 17268.

Лондон не мог устоять перед призывом Стрэнга, даже если Саймон рассматривал вариант не прибегать к эмбарго. Но на настоящий момент оставалось только ждать результатов суда, который окончился 17 апреля. Сотрудники ОГПУ подвергли обвиняемых долгим допросам и в итоге смогли в определенной степени настроить одного против другого. Стрэнг пытался их приободрить и давал им советы настолько, насколько мог. Иногда они вели себя на суде неуверенно, что не произвело хорошего впечатления на западных журналистов, присутствующих на процессе. «Я по-прежнему полагаю, что они невиновны, — писал Стрэнг, — но в результате использования жестокой и мощной машины некоторых из них удалось выставить не только виновными, но и малодушными» [233] . Двое подписали признание. В суде иногда казалось, что обвиняемые пытаются переложить вину друг на друга. Некоторые внешние обозреватели начали задаваться вопросом, не стоит ли на самом деле что-то за советскими обвинениями. Возникали вопросы относительно платы российским сотрудникам. В «Метро-Виккерс» утверждали, что это премии, а ОГПУ называли их взятками. Также обсуждались испорченные турбины: бракованные и восстановленные, по мнению «Метро-Виккерс», и нарочно испорченные в ходе диверсии, по мнению советского обвинения. Кроме того, инженеры периодически болтали с российскими коллегами, неосмотрительно критикуя советское правительство.

233

Strang to Simon. No. 281. 15 April 1933. N2773/1610/38, TNA FO 371 17268.

Можно представить, как все это наскучило ОГПУ. На встречах с Саймоном и Ренсименом Майский утверждал, что советский суд был независимым, но не мог убедить британскую сторону. На самом деле в марте и апреле Литвинов встречался со Сталиным девять раз. Также присутствовал Андрей Януарьевич Вышинский, прокурор в деле «Метро-Виккерс». 15 и 17 апреля они встречались два раза в день. Об их разговоре не сохранилось отчетов, но можно предположить, что они обсуждали британских инженеров и вырабатывали стратегии поведения. Литвинов, несомненно, пытался снизить напряженность — об этом его желании Овий забыл доложить в Лондон. В дипломатических московских кругах ни для кого не было секретом, что Литвинов «очень хотел… чтобы победа была за ОГПУ» [234] . Про Вышинского говорили, что он с большим уважением относится к правовым формам и процедурам, и Литвинов, скорее всего, хотел понять, что лежало в основе дела и были ли обоснованные причины для суда. В документах НКИД хранится длинный отчет, в котором подробно описываются обвинительные заключения [235] . Примерно в это время Литвинов «конфиденциально» проинформировал британского журналиста Гарета Джонса о том, что он сказал 16 марта Овию: «Чем сильнее давление, тем меньше у меня возможности помочь, потому что мы не можем поддаваться давлению. Этих людей не расстреляют. Будет суд. Дело забрали у ОГПУ и передали в Верховный суд» [236] . Нарком снова хотел, чтобы произошла утечка этой информации, чтобы успокоить разозленных британцев.

234

Strang. No. 256, immediate. 13 April 1933. N2744/1610/38, TNA FO 371 17268.

235

Обвинительное заключение по делу «Метро-Виккерс». 6 апреля 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 24. Л. 104–145.

236

Jones G. The Arrest of the British Engineers. URL:margaret_siriol_colley/metrovik_trial.htm#_ednref12 (дата обращения: 23.11.2023).

В советском зале суда разыгрался жестокий поединок с применением дипломатических дубинок, а за кулисами обрабатывали прессу. «Иностранцы, живущие здесь, рады, что наконец-то у кого-то хватило мужества сделать хоть что-то, чтобы нанести удар советскому правительству, и они надеются, что мы не дадим слабину, — писал Стрэнг Кольеру. — Мы сделали все возможное, чтобы иностранные корреспонденты шли по правильному пути, но некоторые из них сбились с дороги. [Артур Дж. — М. К.] Каммингс [ «Ньюс Кроникл». — М. К.] оказался не так уж и плох, как я опасался. «Рейтер» колебалось. Информационный отдел МИД Великобритании творил чудеса в работе с дипломатическими корреспондентами. Что же касается всего этого и двух Белых книг [в Лондоне. — М. К.], на этот раз мы дали советскому правительству попробовать их собственное пропагандистское лекарство» [237] .

237

Extract from private letter from Mr. Strang to Mr. Collier. 24 April 1933. N3250G/1610/38, TNA FO 371 17270.