Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг.
Шрифт:
Овий составил отчет о встрече для британского МИД. В основном там говорилось о том, что посол сказал Литвинову, и намного меньше о словах наркома. Комментарии Литвинова были сокращены до двух абзацев, и многое оттуда пропало. Он был представлен «раздражительным и в некоторых отношениях добродушным хамом». Наверно, это значило, что он не соответствовал стандартам британской элиты, и поэтому не надо было уделять много внимания тому, что он говорит. Овий также отметил, что встреча прошла «совершенно спокойно», хотя, по словам Литвинова, большую часть разговора посол был на взводе.
Кроме того, Овий сообщил, что, по его мнению, еврейские круги в Наркомате иностранных дел, где они преобладают, а также и в других местах достаточно разделяют буржуазно-интеллигентские настроения, чтобы понять, в каком опасном направлении сейчас двигается Сталин.
По словам Овия, Литвинова «заставляют играть в эту игру, [но] глубоко в душе он, как мне кажется, не одобряет приказы, которые ему отдают». Поэтому посол рекомендовал предпринять «самые решительные действия», чтобы Великобритания не потеряла «весь престиж» в СССР. Он считал, что стоит потребовать немедленно «освободить арестованных и попросить прощения». Раз Овий так прокомментировал происходящее и посоветовал подобные политические решения Лондону после встречи с Литвиновым, это значило только то, что он совершенно не понял, что сказал ему нарком [187] .
187
Ovey to Vansittart, nos. 68-9, 17 March 1933, N1772 & N1778/1610/38, TNA FO 371 17265.
Литвинов так и думал. Он предупредил Сталина, что события развиваются в неправильном направлении после того, как англичане подняли шум в парламенте и прессе, а английский посол начал ежедневно беседовать с зарубежными корреспондентами, «давая им одностороннее изложение переговоров с нами», хотя мы при этом «совершенно молчим». «Я опасаюсь, что Овий вводит в заблуждение не только корреспондентов, но и собственное правительство, искажая разговоры с нами и передавая из них лишь то, что он считает для себя выгодным, чтобы показать свою энергию и превосходство своей аргументации». Литвинов был прав. Он рекомендовал опубликовать краткое содержание его беседы с Овием и отправил черновик на согласование Сталину [188] .
188
М. М. Литвинов — И. В. Сталину, № 39/Л, секретно, 17 марта 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 24. Л. 26-8.
Учитывая телеграммы, которые посол посылал в Лондон, Литвинов был на правильном пути. Вечером в среду, 16 марта в квартире у Рубинина зазвонил телефон. Разумеется, Евгений Владимирович посмотрел на часы: было 11 вечера. Звонил Овий. Он хотел немедленно видеть Литвинова. «Теперь что стряслось?» — наверно, подумал Рубинин, почувствовав себя нянькой. «Могу я вам помочь?» — спросил он. Овий потребовал, чтобы он немедленно приехал в посольство, так как он сам никак не мог приехать в НКИД. Шофер заболел, а жена уехала ужинать, и он ждал, пока она вернется. Рубинин не хотел снова начинать эти игры, поэтому он извинился и сказал, что уже поздно, а завтра у него выходной. Ему нужно будет подготовить отчет и отправить его Литвинову и Крестинскому, а они его не прочтут, пока не вернутся на работу на следующий день. «После довольно продолжительной дискуссии на эту тему» Овий наконец объяснил, почему он так торопился встретиться с Литвиновым или на худой конец с Рубининым. Он слышал, что в московской прессе будет опубликовано официальное сообщение о его встрече с наркомом. Он боялся, что там напишут что-то, что может «плохо повлиять на развитие событий». С учетом «удивительной настойчивости» Овия Рубинин согласился более подробно изучить вопрос и дать ответ.
Повествование превратилось в фантасмагорию, но пусть Рубинин сам расскажет, что дальше произошло: «Переговорив с товарищем Литвиновым, я позвонил Овию и сказал ему, что я, к сожалению, лишен возможности сейчас уехать из дома. К тому же, — добавил я, — мне удалось сейчас связаться с нашим Отделом печати, и я выяснил, что коммюнике о беседе Овия с тов[арищем] Литвиновым уже пошло в печать. Я заметил при этом, что мы, естественно, не могли откладывать дольше осведомление печати об ответе Советского правительства на британские
Овий спросил меня, что содержится в коммюнике, которое нами дано в прессу, нет ли там чего-нибудь “очень резкого”». Рубинин ответил уклончиво, что «оно излагает разъяснения, данные тов[арищем] Литвиновым послу, и следовательно, «последний знает их лучше меня».
«Ну, если так, то все в порядке, — ответил посол, — наша беседа была вполне корректной».
За исключением того, что они дали о встрече совершенно разный отчет. Именно это волновало Овия, хотя и зря. Разговор не закончился, так как посол снова вернулся к обвинениям и попросил Рубинина на следующий день с утра сразу же приехать в посольство. «После этого Овий настойчиво просил меня заехать к нему завтра рано утром, и после многократных попыток убедить его в бесполезности такого свидания в выходной день, — подвел итог Рубинин, — я согласился приехать к нему в 9 ч[асов] 30 м[инут]» [189] .
189
Дискуссия Е. В. Рубинина с послом Великобритании Э. Овием. 17 марта 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 24. Л. 24–25.
В это время Ванситтарт немного отступил от своей изначально крайне радикальной позиции по московским арестам. Ему не понравилось предложение посла потребовать извинений от советского правительства, однако он предоставил ему свободу действий и позволил изменить план без дополнительных обсуждений с Лондоном, а также одобрил манеру общения Овия с Литвиновым [190] . Чего Ванситтарт не понимал, так это того, что Овий неточно передал ему комментарии и рекомендации наркома.
190
Vansittart to Ovey. No. 27. 17 March 1933. DBFP, 2nd series, VII, 329–330.
Рубинин вернулся из британского посольства и за завтраком написал еще один отчет о разговоре с Овием. Вначале посол начал жаловаться, что он каждый день до четырех утра занимается делом «Метро-Виккерс». Литвинов уже сказал, что он выглядит больным. Овий согласился: видимо, хотел, чтобы ему посочувствовали. Он сообщил Рубинину, что потратил три с половиной года на улучшение англо-советских отношений, а теперь все рухнуло. «Знаю, — продолжил Овий, — что люди говорят, что я специально осложняю дело, что пытаюсь играть роль колониального управляющего. Но это совершенно точно неправда. Я ваш лучший друг. Некоторые люди в Англии даже обвиняют меня в любви к большевизму».
По словам Рубинина, Овий довольно подробно рассказал обо всем этом, а затем снова стал твердить то же, что и всегда, а именно завел речь о возмущении британского общества. Он также намекнул на возможное ухудшение англо-советских отношений. Рубинин несколько раз пытался его перебить и спросить, зачем он повторяет то, что уже сказал, и задает вопросы, на которые уже получил ответы. Хотя Овий переживал из-за коммюнике Литвинова, однако согласился с тем, что оно «полностью правильное», даже несмотря на то что пресс-отдел НКИД слегка переборщил. Наконец посол вернулся к своей главной идее о том, что, хотя британское правительство уважает право СССР применять свои законы, оно просит немедленно освободить британских подданных. Советскому правительству также следует, «если это возможно», выразить сожаление из-за совершенной ошибки и «неприятностей», которым были подвергнуты заключенные. Овий получил последнюю телеграмму Ванситтарта с указаниями на этот счет и решил добавить «если это возможно» и испробовать такой вариант на НКИД. Рубинин отказался обсуждать предложение посла и сказал, что передаст его Литвинову, хотя мог поклясться, что нарком даже рассматривать его не станет [191] .
191
Дискуссия Е. В. Рубинина с послом Великобритании Э. Овием. 18 марта 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 24. Л. 29–32.