Родная старина

Сиповский В. Д.

При всяком случае старался царь выказать свою доброту; он говорил:

– Есть два способа царствовать – милосердием и щедростью или суровостью и казнями. Я избрал первый способ; я дал Богу обет не проливать крови подданных моих и исполню его!

Всем служилым людям было удвоено содержание, помещикам увеличены поместья; приказным людям тоже удвоено жалованье и строго запрещено брать взятки. Чтобы при сборе податей не творилось неправды, было дано право самим общинам доставлять свои подати в казну.

Старался царь облегчить и участь крестьян. Хотя прикрепления их к земле он не решился отменить, но постановил, что помещики, которые не заботятся о своих крестьянах, не помогают им во время голода, теряют свои права над ними. Потомственные

кабалы были отменены: холоп был холопом только у того помещика, к которому шел по своей воле в кабалу, но не переходил по наследству к его потомкам и со смертью его становился вольным человеком. Всем предоставлено было свободно заниматься промыслами и торговлей.

Царь, казалось, всей душой хотел блага своей земле; но все, что делалось им, было так ново, неожиданно, все творилось так поспешно, что многие бояре и сановники начинали смотреть на своего государя недоверчиво и самую быстроту его распоряжений приписывать его молодости и легкомыслию.

Но особенно не по душе русским сановитым людям были образ жизни, нрав и привычки молодого царя. Русские люди после сытного обеда обыкновенно спали, а Димитрий, пообедавши, ходил пешком по городу, заходил в разные мастерские, запросто говорил со встречными. Да и на коне ездил он не так, как прежние цари; тем всегда подводили коней испытанных, смирных, подставляли скамьи под ноги, подсаживали под руки, а Димитрий любил ездить на ретивых конях. Подведут дикого скакуна ему, он сам мигом вскочит на него и несется вихрем, словно лихой наездник-казак. Любил он охоту, но и тут держал себя не по-царски: прежние цари только смотрели на бой со зверями, а Димитрий сам, лично, словно простой охотник, выходил на медведя и ловко справлялся с лютым зверем.

Простота в обращении и молодечество Димитрия, по взгляду бояр, унижали царское достоинство; еще больше возмущало их, что он не блюдет древних обычаев и обрядов, которые чтились всем православным людом; притом иногда царь откровенно высказывал не только мирянам, но и духовным лицам мысли, которые пугали благочестивых людей.

– У нас, – говорил он, – только одни обряды, а смысл их укрыт. Вы поститесь, поклоняетесь мощам, почитаете иконы, но никакого понятия не имеете о сущности веры, считаете себя самым праведным народом в мире, а живете совсем не по-христиански, мало любите друг друга, мало расположены творить добро. Зачем вы иноверцев презираете? Что же такое латинская, лютеранская вера? – все такие же христианские, как и греческая. И они веруют во Христа.

Эти речи, хоть была в них и доля правды, были слишком смелы в устах юного Димитрия, были и слишком легкомысленны: переделать понятия своих собеседников, которые выросли и состарились в известных убеждениях и привычках, он не мог, но огорчал их сильно, особенно духовных лиц. Монахов он сильно не любил и вовсе не скрывал этого, даже говорил, что думает от монастырей отобрать имения на ратное дело, на борьбу с врагами христиан – турками.

Мысль о войне с турками, об изгнании их из Византии, была его заветною мечтою. Ратное дело очень его занимало; он старался улучшить русские военные силы, поставить их на европейскую ногу, беспрестанно устраивал смотры и учения, сам в них принимал деятельное участие. Но он, конечно, понимал, что одному ему не под силу вытеснить турок, и мечтал совершить это в союзе с европейскими государями. Папа и иезуиты очень могли помочь ему в этом деле, – вот почему старался он ладить с ними, хотя вовсе не намерен был исполнять тех щедрых обещаний, какие надавал иезуитам и польскому королю, когда был еще далек от трона. Ласка и приязнь, какие постоянно царь выказывал к иноземцам и иноверцам, сильно смущали приближенных к нему русских бояр и особенно духовенство. Русские никогда не теснили иноверцев, и не веротерпимость царя раздражала их, а то, что он очень уж был равнодушен к православию и приравнивал его к «латинской и лютерской вере». Невольно у многих благочестивых людей закрадывалось в душу сомнение, уж не отрекся ли царь от православия, уж

не еретик ли он. И раньше ходили слухи, что он обратился в латинство; теперь этим слухам стали давать больше веры.

Домашняя жизнь царя стала подвергаться сильному осуждению. Пред началом обеда он не молился иконам; во все время стола гремела веселая музыка; ел он кушанье, которое не употреблялось православными, – телятину; после обеда не умывал рук; не ходил в положенные дни в баню, – все это в глазах благочестивых бояр ясно показывало, что царю не дороги русские обычаи, что он не русский человек. Пристрастие Димитрия к иноземцам и иноземным обычаям очень уж сильно било в глаза.

Чинная и однообразная жизнь русских царей была вовсе не по душе живому и веселому Димитрию – охотнику до шумных пиров на польский лад. Общество веселых собеседников, поляков и других иноземцев ему гораздо больше нравилось, чем общество неразговорчивых, чинных бояр… Недовольство усилилось до крайней степени, когда после долгих сборов и приготовлений наконец прибыл в Москву Мнишек с дочерью своей, невестой царя. С ним приехали Вишневецкие и много других знатных польских панов со своими многочисленными дворами, шляхтой и челядью; всех гостей насчитывали до двух тысяч человек. Все это был народ разгульный и буйный. Начались роскошные пиры и празднества. 8 мая Марина была коронована, а потом совершено было бракосочетание. Пиршествам, шумному веселью и разгулу не было конца. Царь, казалось, забыл все, отдался весь удовольствиям, веселью, разным потехам и затеям; музыка и пляс почти не прекращались во дворце; сам царь не уступал в ловкости лучшим польским танцорам…

Хвастливые и разгульные шляхтичи да буйная челядь польских магнатов вели себя крайне нагло, бесчинствовали в пьяном виде, вламывались в дома, всячески оскорбляли москвичей, творили всякие насилия.

– Вся ваша казна перейдет к нам в руки! – хвастались русским некоторые из шляхтичей, которых царь приглашал к себе на службу.

– Что ваш царь, – кричали другие, – мы дали царя Москве!

Благочестивых москвичей больше всего возмущало то, что в Кремле среди соборов и святыни, где обыкновенно раздавались благовест и церковное пение, шел теперь разгул, пляс и гремела польская музыка. «Крик, вопль, говор неподобный, – восклицает летописец, – о, как огнь не сойдет с неба и не попалит сих окаянных!»

В то самое время, как царь веселился и пировал, против него уже зрел заговор.

Смерть Лжедмитрия I

Никак не мог примириться Василий Иванович Шуйский, мечтавший о царской власти, с мыслью, что власть эта не у него в руках. Он, именитый боярин, ведший свое начало от Рюрика, принужден был склонять свою гордую голову пред Борисом, потомком татарского мурзы, а теперь, на склоне дней, и того хуже – пришлось преклоняться пред неведомым, безродным пришельцем, попавшим на престол благодаря слепому случаю.

В ночь с 12-го на 13 мая Василий Иванович Шуйский собрал к себе в дом своих приверженцев, торговых и служилых людей, раздраженных наглостью и насилиями поляков. Решено было обозначить дома, где они проживали, и затем на следующий день, в субботу, рано утром ударить в набат и крикнуть народу, что ляхи хотят погубить царя, а тем временем, как чернь будет чинить расправу с поляками, пользуясь общей суматохой, убить Димитрия и его приближенных. Простой народ в Москве любил Димитрия, и потому заговорщикам надо было отвести глаза народа от царя.

15 мая Басманову было донесено о том, что затевается какой-то заговор. Басманов доложил царю.

– Я и слышать не хочу об этом! – сказал Димитрий. – Я не терплю доносчиков и наказывать буду их самих.

На следующий день воины-немцы известили царя, что в городе творится что-то недоброе. Царь снова с непонятным легкомыслием не придал этому большого значения, не думал о предосторожностях и продолжал беспечно веселиться.

Ранним утром 17 мая, по приказу Шуйского, были открыты тюрьмы и розданы преступникам топоры и мечи.