Родная старина

Сиповский В. Д.

Все эти сборы упомянутые приказы сдавали в главное казначейство (приказ Большой казны), где хранились все царские деньги, драгоценные камни, короны, скипетры, утварь и проч.

Таковы были главные виды доходов в конце XVI в., по описанию англичанина Флетчера, в общей сложности составлявшие 1 430000 рублей, не включая сюда средств на дворцовые расходы, на правительственные места и служилых людей, которые содержатся иными способами, и не считая доходов сибирских. Около столетия спустя доходы были почти те же; по исчислению Котошихина, они равнялись 1 311 000 рублей, кроме сибирской казны (она доставляла разных дорогих мехов более чем на полмиллиона рублей). В течение XVII в. доходы и не могли увеличиться: стоит вспомнить только бедствия Смутного времени, общее оскудение Русской земли в царствование Михаила, внутренние смуты и продолжительные войны второй половины XVII в. И эти скудные доходы получались с большим трудом, и народу было очень трудно нести тягло, всякие оброки и налоги. Не только торговля, но почти все промыслы и занятия были обложены пошлиной. Налоги тоже были многочисленные. Собирались, например, деньги стрелецкие на содержание стрельцов, ямские на содержание ямов, т. е. почтовых станов; брались поборы на строение

воеводских дворов, губных изб, тюрем; брали пошлину за право зимою в прорубях черпать воду, поить скот, белье мыть и проч. Всякие надобности государства порождали новые налоги. Взимались, например, полоняничные деньги на выкуп пленных, пищальные деньги – на вооружение войска, ямчужные деньги – на порох и т. д. Во время войны, когда не хватало у правительства средств, являлись чрезвычайные, т. е. временные, налоги: с посадских людей брали тогда двадцатую, десятую или даже пятую деньгу (в 1662–1663 гг.), т. е. пятую часть всего дохода. Кроме денег, брали на корм ратным людям ржаную муку, сухари, крупу, толокно; требовалась поставка подвод для обоза и пр. Мало того, на тягловых людях лежало много и других повинностей: ратная – снаряжение воинов и содержание их во время войны, ямская – поставка лошадей для проезда должностных лиц, городовая – поправка и постройка городских стен, мостов и пр., корм воеводам и приказным людям да всякие безвозмездные службы и работы. Трудно было бы даже и перечесть все налоги и повинности, какие падали в конце XVII в. на тягловых людей. Притом все это распределялось неравномерно на сословия и области и представляло большую путаницу, которая давала возможность нечестным и корыстным должностным лицам наживаться на счет темного люда. Тяжелые подати, налоги и всякие повинности, воеводы и алчные подьячие да свои лихие люди, или разбойники, выживали крестьянина с места; невмоготу становилось ему жить, и вот бредут черные люди розно, пустеют села и деревни; одни уходят на восток, прослышав, что и за Камнем (за Уральским хребтом) жить можно, – не скоро там найдут да на тягло посадят; другие пробираются к Дону на казацкое вольное житье, третьи и поближе где-нибудь в лесах дремучих пристанут к лихим людям; а те, что постарее да похилее, – те по миру пойдут, Христа ради прокормятся…

В. Холлар. «Голландский торговый корабль». XVII в.

Заботы правительства долго направлялись на то, чтобы рабочую и промышленную силу как-нибудь надежнее прикрепить к месту и заставить нести тягло; а тягловые люди нередко только и думают о том, как бы выбиться из-под него. Кроме обычного укрывательства, побегов, т. е. незаконных способов, были для этого и некоторые более благовидные пути: грамотные посадские люди могли поступать в подьячие, – и таким образом из человека, несшего известное тягло, обязанного кормить других, посадский обращался в лицо, имеющее право кормиться на чужой счет. Другой способ уйти из тягла был в закладничестве. Уже раньше было в обычае, что бобыли – одинокие люди из крестьян – примыкали к чужим семьям, составляли с ними как бы одно целое, могли работать, промышлять и не несли сами никаких повинностей; таких людей называли подсоседниками или захребетниками. Правительство сперва допускало это. Чем тяжелее становились всякие налоги и повинности, а также насилия воевод и приказных людей, тем выгоднее делалось выходить из прямой зависимости от правительства и поступать в зависимость к частным сильным людям, которые могли защитить своих подчиненных. Это называлось закладываться за кого-либо.

Такие закладчики из промышленного люда, заложившись, например, за какого-нибудь богатого вотчинника-боярина, могли под его покровом с большим успехом заниматься разными промыслами, чем промышленники, обремененные тяжелыми налогами и повинностями. Эти последние постоянно жаловались, что закладчики отбивают промыслы от них и потому им невмоготу нести тягло. При Алексее Михайловиче закладничество было уничтожено, и городское население все обязано было прямо подчиняться государству и нести все повинности и налоги.

Трудно было правительству собрать необходимые доходы, тяжело было и населению нести многочисленные налоги и повинности. Вся беда была в том, что земля велика, а народу было мало, и раскидался он на ней во все стороны мелкими поселками. И теперь [к концу XIX в.] наше отечество можно назвать деревенским государством: гораздо большая часть народа у нас живет по маленьким деревням, а не по городам и большим селам, как на Западе, а в старину даже и многие наши города мало чем отличались от деревни, и городские жители тогда нередко занимались земледелием. Не могло быть ни сильной промышленности, ни богатой торговли там, где большая часть населения жила мелкими поселками, да еще разбросанными на далеком расстоянии один от другого. Немногим бывает доволен простолюдин, живущий в глухой деревушке. «Хлеба край да угол теплый – вот и живы», – зачастую говорит наш нетребовательный крестьянин и до сих пор; потребностей у него мало, прихотей – никаких, живет, лишь бы не умереть. В глухом месте приходится все самому делать: и избу срубить, и соху наладить, и землю пахать, и зипун снарядить, и лапти сплесть, и многое другое. На все дела крестьянин горазд, да ни в одном из них не мастер: все кое-как сделано, да и требовать нельзя лучшего – самодельщина! Если бы не нужда все самому делать, он к одному делу бы приспособился, понаторел бы в нем, и промышлять бы им можно. Мало было потребностей у жителей, слабо было и разделение труда, стало быть, не могли процветать ни торговля, ни промыслы. Особенно слаба была обрабатывающая промышленность: она требует и знания, и мастерства, а их-то и было еще очень мало в нашем отечестве за два века назад. Гораздо сильнее были добывающие промыслы: страна, обильная всякими естественными произведениями, невольно направляла труд на добывание их. «Едва ли есть в мире земля, – говорит один иностранец, бывший в России в XVII в., – которой Московия могла бы позавидовать как в здоровом воздухе, так и в плодородии полей». Тут много было прекрасных, еще не

тронутых земель, на которых росла одна трава, да и ту не косили, потому что скот и без того имел достаточно корма. Земля нашего отечества легко может прокормить население в десять раз большее, чем теперешнее, лишь бы приложить к ней больше знания и рук, а за два века назад их было на Руси, как сказано, очень мало. Пахали даже в начале XVII в. во многих местах деревянными сохами без железных сошников, боронили боронами, кое-как сколоченными из сучковых ветвей… Таким же первобытным способом производилась и дальнейшая работа земледельца; даже водяных и ветряных мельниц встречалось немного, а были в ходу домашние ручные, состоявшие из двух круглых жерновов. Посредством такой самодельной мельницы каждая крестьянская семья молола себе муки, сколько требовалось. Так мало было еще в труде земледельца тех приспособлений, которые облегчают и ускоряют труд; а между тем земледельческий труд был одним из самых главных промыслов, каким испокон веку занимался русский народ. То же надо сказать и о других промыслах, – всюду преобладают самые первобытные приемы: народ, разбившийся на мелкие поселки, медленно, почти незаметно подвигался вперед и в жизни своей, и в промыслах. Как проста, незатейлива была эта жизнь, мало чем отличавшаяся от жизни предков лет за пятьсот, так просты и первобытны были и промыслы по своим приемам.

Главные хлебные растения, которые возделывались в нашем отечестве, были пшеница, рожь, ячмень, овес, греча, горох. Они росли в таком изобилии, что четверть пшеницы [ок. 65 кг], по свидетельству Флетчера, продавалась иногда по два алтына [6 коп.]. Не везде земля была достаточно плодородна, но были благодатные участки, которые приносили богатейшие урожаи. Плодородием отличалась юго-восточная часть Владимирской области по реке Клязьме; но самой плодородной в Московском государстве (в Великороссии) считалась Рязанская область: по рассказам иноземцев, каждое посеянное зерно давало там по два колоса и больше, и нивы летом так бывали густы, что лошадь с большим трудом могла пробраться сквозь них, а перепела не могли вылетать из чащи колосьев. Таким же плодородием славились поля, лежавшие по течению Оки. Но чем дальше путешественник ехал к северу от этих земель, тем более нивы уступали место лесам и болотам.

Обилие лесов вызывало лесные промыслы. Леса доставляли богатый строевой материал: славились необыкновенно высокие и толстые сосны, превосходные дубы и клены. Лес, от которого усиливалась влажность и суровость климата нашего отечества, давал и средства борьбы с ними: огромное количество деревьев шло на топливо; почти все постройки в нашем отечестве строились из дерева, не только жилья, но и городские стены; по болотам гати делались из бревен, мосты чрез реки и проч. Что для западного европейца был камень, то для русского человека – дерево. Мало того. Домашняя утварь – не только столы, скамьи, поставцы, лари, но даже и посуда – у простого люда была преимущественно деревянная. Из сосны он смолу или деготь гнал, лучину колол, которая светила ему, с липы лыко драл, из которого рогожки да лапти себе плел… Сверх того, лес ему давал меха, мед и воск; добыванием их занимались почти во всех областях Московского государства.

Более всего звероловством промышляли на дальнем севере. Лучшие меха собольи, лисьи, куньи шли из областей Печерской, Югорской, Пермской и Сибири; беличьи, рысьи и горностаевые шли особенно из Галича и Углича, а также из Новгородской области; лучшие бобры водились на Мурманском побережье; из приморских мест Двинской области доставлялись в Москву меха белых медведей. Сибирь особенно промышляла куньими мехами; они были главным предметом торговли сибирских жителей. Сибиряки недель на 6 или 7 толпами отправлялись на охоту, на санях, запряженных в 30 или 40 собак. Звериный промысел возлагался также на обязанность преступников, которые ссылались в Сибирь; потом это заменено было работою в рудниках.

После мехов главными произведениями, которые доставлял русский лес, были мед и воск. Как известно, в старину не только занимались искусственным пчеловодством, как теперь, а по большей части просто собирали в лесах, в дуплах старых дерев, огромные залежи меду… В большом количестве шел он из Мордвы, а также из областей Северской, Рязанской, Муромской, Казанской и Смоленской.

Реки Московии удивляли иноземцев обилием рыбы. Можно предположить, что русские повсюду занимались рыболовством, но оно особенно процветало на севере и по Волге. Более всего ценилась рыба, пойманная в реке Оке близ Мурома, а также в Шексне; чем дольше в этих реках оставалась рыба, зашедшая из Волги, тем вкуснее становилась она. Рыбным промыслом особенно славились города: Ярославль, Нижний [Новгород], Астрахань, Казань, Белоозеро. Близ Астрахани рыболовство велось в больших размерах; ловилось здесь огромное количество карпов, белуг, осетров и стерлядей. Ловлю, или, вернее, бой белуг, по описанию одного путешественника-иностранца, производили таким способом: в дно реки вбивались колья рядами, образующими треугольники с узкими входами; белуга, попав в них, не могла выйти, и тогда рыбаки били ее дротиками. Из убитой рыбы – белуги и осетра – вынимали икру, клали ее в огромные мешки с солью и держали ее таким образом несколько времени, затем сжимали ее и набивали в бочонки. Астраханская икра славилась уже в те времена в Европе и вывозилась в большом количестве, особенно в Италию; рыбу солили и отправляли в Москву и другие города.

Занимались русские и добыванием соли, или солеварением. Этот промысел в больших размерах производился на севере, в Новгородской области, Двинской и др., – лучшая соль добывалась в Старой Русе. Делалось это следующим образом: промышленники-солевары запруживали соляную речку и проводили из нее воду каналами в свои солеварни и здесь занимались вываркою соли. Ниже Казани по Волге была Соляная гора, из которой промышленники, жившие у подошвы ее, добывали соль. К западу от Астрахани в степях было много соляных озер, дававших превосходную соль даже без особенного труда; здесь она выплывает на поверхность воды слоями в палец толщиной, подобно льдинам, и от солнечных лучей становится чистою и прозрачною. Всякий, кто хотел, мог здесь собирать ее; за это надо было платить в казну пошлину по пол копейки с пуда.

В Ярославле, Устюге и Угличе добывали селитру, на Волге в небольшом количестве – серу. Железо особенно разрабатывалось в Карелии, Каргополе и Устюге, а потом неподалеку от Тулы. Слюда добывалась на Северной Двине, у Архангельска, а также в Карельской области. В XVII в. рудокопное дело усилилось в нашем отечестве; нередко делались попытки найти серебро и золото; но обыкновенно попытки эти кончались неудачно; только во второй половине XVII в. удалось иноземцам открыть прииски золотой и серебряной руды в городах за Казанью по направлению к Сибири.