Родом из детства
Шрифт:
– Прекрасно.
Когда допили всё пиво, я неожиданно предложил:
– Давай съездим в «Нептун» и всё объясним.
Эту идею Ева поддержала с энтузиазмом.
– Заодно и пообедаем, – сказала она.
Мы вызвали такси и уже через полчаса были в ресторане.
Вместо официантки к нам подошёл импозантный мужчина с внешностью стареющего Джеймса Бонда. Он шагнул к нашему столику и склонил голову набок.
– Ева, что происходит?
– Я проспала, Эдуард Родионович.
– А вчера, – вклинился я, – у Евы был день рождения.
– Насколько я помню, – сказал Эдуард
Ева вспыхнула:
– Откуда вам знать?! Вы что, присутствовали при родах?
– Допустим, вчера был день рождения… а сегодня?
– А сегодня день смерти, – вдруг сообщила Ева.
– Что?
– Ничего, – говорю. – Что не ясно? Человек желает отметить день своей будущей смерти.
Эдуард Родионович улыбнулся одними губами, натянуто и фальшиво, и язвительно проговорил:
– Поздравляю вас, Ева… Вы уволены.
– Спасибо, это мы тоже отметим, – я приосанился. – Меню, будьте любезны…
Эдуард Родионович с подчёркнутым достоинством закинул голову вверх и, глядя куда-то в потолок, высокомерно бросил:
– Я пришлю официантку.
И с запрокинутой головой Эдуард Родионович унёс себя прочь от нашего столика.
– Какой самовлюблённый индюк, – восхитился я, глядя ему вслед.
– Скорее петух, – возразила Ева. – К тому же он светло-синий.
– Что это значит?
– Ну, голубой… Гомосексуалист.
– Да ну?
– Ну да.
Я закурил и, сощурившись, посмотрел на Еву сквозь дым:
– Ты вчера обманула меня.
– Я тебя умоляю, – отмахнулась она. – Нужна была веская причина для приглашения. Но смерть мою мы отпразднуем по-настоящему. По-взрослому. Ты это отлично придумал.
– Да, придумщик из меня – что надо!
– Ты не сердишься?
– Сердиться на людей – себе дороже. Я стараюсь принимать человека таким, каков он есть. Каким бы он ни был.
– Это удобно.
Подошла бывшая в недавнем прошлом коллега Евы.
Мы быстро наелись и напились.
Денег я не жалел. Сделанный нами заказ намного превышал наши чревоугоднические возможности.
Мы были сыты и пьяны, но выпивку и еду всё подносили и подносили. К десерту мы даже не притронулись.
Тосты провозглашал я, и мы выпивали не чокаясь.
Я говорил:
– Друзья, о покойниках либо хорошее, либо ничего. Я с лёгкостью следую этой неписаной традиции. Ибо я, как и многие из нас, любил покойную. Правда, я не знал её так близко, как вы, но я убеждён, встреча с ней была не случайна. Так было уготовано судьбой. Согласитесь.
– Однозначно, – заметила виновница нашего «торжества».
– Я мог бы часами перечислять достоинства покойной…
– Давай, мы никуда не спешим!
– Хорошо, – я скорбно помолчал, собираясь с мыслями. – Во-первых, покойная была красива. Она клёво целовалась и была неутомима в сексе. Она имела чувство юмора, а среди женщин это огромная редкость.
– Точно! – живо подтвердила покойная.
– Она любила жизнь во всех её проявлениях, и я, если честно, не мог бы представить её постаревшей. Случись с ней это – она бы сильно страдала от несовместимости весёлой бесшабашной натуры и
Ева и я поднялись и выпили стоя.
– Земля пухом – вряд ли, – сказала Ева, когда мы снова уселись. – Я хочу, чтоб после смерти меня сожгли.
– Ладно, – согласился я. – Учту.
– А прах мой пусть развеют над городом.
– Постой, а куда же приходить людям, которые пожелают тебя помянуть?
– В том-то вся и прелесть. Люди, которые захотят меня помянуть, смогут это сделать в любом месте города.
– Славно придумано.
– Ещё бы.
– Слово покойной. Пока есть такая возможность.
– С удовольствием скажу. – Она протянула рюмку. – Плесни-ка мне, живчик.
Я наполнил наши рюмки.
– Буду краткой. Я ни о чём не жалею. До встречи в аду!
Зачем я так много пил?
Этот вопрос всегда задаётся в прошедшем времени. Что совершенно бессмысленно. А в настоящем времени… А в настоящем времени – зачем я так много пью? – его никто себе не задаёт. Хотя в ту минуту его актуальность трудно переоценить.
После ресторана мы с Евой отправились к её подруге, которая пила за троих и материлась, как старые актрисы провинциального театра. Она тоже, как и Ева, была еврейкой, её звали Сима.
Помню, она смешно рассказывала о своих старших братьях-близнецах:
– Их зовут Алик и Геночка. Все, от мала до велика, всегда их так называли – Алик и Геночка. Только в такой последовательности. Как Зита и Гита, как Том и Джерри, как Лёлик и Болек, мать их так! Сначала именно Алик, потом Геночка – никогда наоборот. До сих пор. Им сейчас уже восемьдесят на двоих, поседели, как снега Килиманджаро, а всё ещё Алик и Геночка, едрит-карбит.
Прошлой осенью Алик встретил на редкость приличную девушку Тину, и та Тина засосала его настолько, что спустя буквально месяц он предложил ей и руку, и сердце, и все остальные немаловажные органы своего организма. На свадьбе присутствовала вся родня, включая бабушку Иду, которая с юности всем кишки крутила так, что я не знаю, как с ней бедный дедушка не нажил рак и нервное расстройство себе на голову. Так вот, на той свадьбе у Алика и Тины бабушке дали слово, и она начала свой грёбаный тост привычным: «Дорогие Алик и Геночка…». Господь не даст соврать. Я ржала так, что у меня лопнула резинка на трусах.
Мы пили всю ночь. Сима, казалось, не пьянела, но потом вдруг взяла и отрубилась. Сидела, пила и смеялась, а потом закрыла глаза и медленно завалилась набок.
Мы тоже пошли спать. В другую комнату.
Проснулись вечером и снова всю ночь фестивалили. Под утро уехали к Еве домой.
На следующий день, часам к трём, Ева снова позвонила своему лже-племяннику Лёве.
Наркотики сменяли алкоголь, алкоголь – наркотики…
В таком же духе прошло ещё три дня.
Жизнь то обретала новые краски, то совершенно теряла цвет. Сутки больше не делились на день и ночь. Время остановилось для нас… Свет сменялся тьмой, а тьма светом, но они не оказывали никакого влияния на наше существование.