Родовое проклятие
Шрифт:
Мы были счастливы, потому что каждый день устраивали маленькие праздники: мы гуляли по Ботаническому саду, исследовали Царицынские развалины, спорили о том, на какой скамейке сидели Воланд и Берлиоз на Патриарших…
Мы были счастливы. Не смотря на то, что жили в маленькой квартирке, где помимо нас обиталось еще человек пять таких же веселых и неприкаянных бедолаг, перебивавшихся первое время пением в электричках. По утрам каждому из нас доставался жетон метро и честно поделенные сигареты. Мы были счастливы, потому что вечером все равно находились
Мы шумно отмечали дни наших рождений, ухитряясь дарить друг другу шикарные подарки…
Как-то нашлась работа: я продавала крем для обуви – двадцать долларов баночка. Сергей подрабатывал то на ремонтах квартир, то коробейником в канадских компаниях. Нам даже удалось снять отдельную квартиру…
И было так легко и весело, и жизнь казалась широким шоссе с множеством зеленых светофоров.
Хотелось взобраться на высокую гору и кричать, набрав побольше воздуха: все возможно!
Господи, я любила жизнь неистово, жадно, с восторгом, разрешенным только невинным детям… Разве, это так уж плохо?
Мир изменился не вдруг. Словно повернулась некая гигантская шестерня во вселенском механизме и вспыхнула, затухшая было, война…
… вышла из машины, остановившейся посреди дороги. Стояла и смотрела вперед, где над домами взмыли две гигантские башни.
– Что мы здесь делаем? – спросила человека с кинокамерой, появившегося из микроавтобуса, на котором приехала и я.
– Сейчас снимать будем, – ответил он.
– Что тут снимать?
– Сейчас, сейчас, – приговаривал он, настраивая камеру.
– Погоди, что здесь происхо… О, нет!
Башня, та что слева, вдруг осела бесшумно, закутавшись плотным облаком пыли.
Я закричала, захлебнулась слезами.
– Что же ты стоишь! – крикнула оператору. Надо предупредить!
– Сейчас, сейчас… – он продолжал снимать. А я бросилась вперед, туда, где вот-вот должно было случиться… Я откуда-то знала об этом.
Оператор схватил меня за локоть, остановил рывком, потянул за собой, назад, в автобус. А за нашими спинами уже рушилась вторая башня.
– Что же ты делаешь! Гад! Ведь мы же могли предупредить!
– Успокойся, – просил он, заталкивая меня в автобус, – поверь, мы ничего не могли сделать…
Когда в Москве взорвали первый дом, кажется, все чувствовали, что это не последний и не единственный взрыв. А потом мы, словно привыкли, это – как необходимая жертва разгневанному божеству. Кто-то погиб, чтобы остальные жили… Мы привыкли к войне.
А мне снились падающие башни. Я знала, что где-то погибнут люди, множество людей. Я знала, но это было бесполезное знание, мне не суждено было помочь. Наяву эту картинку я увидела уже с экрана телевизора, 11 сентября…
Кто это сказал: «смерть одного человека – трагедия; гибель миллионов – статистика»?
32
Последний
Май, холодно. Безлюдная привокзальная площадь. Пыльные тополя (снова начал работать цементный завод). Пустые улицы, старый парк, разбитый бетонный тротуар… Дом притаился в вишневых деревьях… Состарился вместе со своей хозяйкой, но остался гордым. Эта его гордость, от щербатого фундамента до острой крыши, заставила меня оробеть. Я опустила голову, вошла в распахнутую калитку, прошла к крыльцу, толкнула рассохшуюся дверь. Внутри было тихо и чисто, словно тут никто не жил, только убирались, в ожидании приезда…
Я ее не сразу заметила. Она сидела в уголке дивана, похудевшая, маленькая и смотрела на меня, не понимая, что это – я.
Мы отправились на вокзал задолго до отправления нашей электрички; у Авдотьи болели ноги, мы шли очень медленно. Я все время очень боялась, что не довезу ее, так она была плоха.
Добрались мы довольно сносно. Валентина встретила нас радостно. Она приготовила к свадьбе сына, в углу в ее спальне стояла водка – бутылок двадцать, может быть, больше. Она накрыла на стол, достала одну бутылку и мы выпили ее втроем. Авдотья сетовала:
– Вот, девочки, нехорошо это: я ваша бабушка и мама, а водку с вами пью…
После первой мы выпили и вторую и третью. Утром Валентина с трудом нас добудилась. Егоркина регистрация была назначена часов на 10, поэтому выезжать следовало пораньше.
Я сбежала со свадьбы. Очень уж тоскливо все было. А может быть, я уже тогда почувствовала смерть и попыталась спрятаться от нее…
Утром, в семь часов, или около того, позвонила Валентина и сказала, что бабушка умерла.
– Что делать? – спросила я.
– Ехать, – лаконично ответила она.
«Ехать, – думала я, – в кошельке двести рублей…». – Мысли путались, обгоняя одна другую. Я посидела возле телефона, поднялась, прошла в комнату:
– Ехать, надо ехать…
Иногда, когда не знаешь, что делать, тело начинает действовать самостоятельно, отдельно от мыслей. Ты – как бы в трансе, выпал из реальности и где-то витаешь, а тело за тебя все делает. У меня часто так бывает.
Весь день я совершала логичные поступки, но если вы спросите меня: как я это делала, я не смогу объяснить. Лично себе я все это объясняю тем, что Бог есть, и ему не безразлично то, что с нами происходит.
Я ненавижу поезда.
В плацкартном вагоне воняло так, будто в нем всегда возили несвежее мясо. Я утвердилась в этом предположении, когда коснулась ладонью перегородки между купе: слой жира. Отдернула руку и присела на край скамейки, боясь испачкаться.
Брат достал из сумки пакет с колбасой и стал есть, откусывая от целого батона. Запах копченого мяса! О, нет! Я же пощусь! И чего меня так переклинило с этой колбасой? Ведь я сама несколько раз напоминала Андрею, чтобы он взял с собой поесть.