Родовое проклятие
Шрифт:
Поезд тронулся. К нам присоединился четвертый сосед. Он сел радом с молоденьким парнишкой напротив и стал уговаривать его поужинать. Запах колбасы!
Мужчины всегда хотят есть; я так думаю. Я всегда чувствую чей-то голод.
Соседи оказались не родственниками. А я-то думала… Абсолютно посторонние люди. Мальчик только что демобилизовался из армии. Ехал десятые сутки, куда-то на Ставрополье.
– Где ты служил, если не секрет? – спросила.
– На Сахалине, Морфлот.
Андрей заинтересовался:
– Ну,
– Нормально, – пожал плечами парень.
– А нам тут втирают, что моряки от дистрофии помирают! – возмутился Андрей, – не люблю телевизор! Врут! – он откусил от батона колбасы очередной кусок и стал жевать его с остервенением, поводя головой из стороны в сторону. Парень оживился:
– У нас на корабле свой кок был. Готовил. Я за два года столько морепродуктов попробовал: за всю свою жизнь столько не ел. Вот, говорят: икру – ложками; я не верил, а теперь знаю: правда. Ел, ложками…, – парень обрадовался, что с ним заговорили и старался рассказывать подробно. – Вот на Шикотане, там, говорят, тяжело. А у нас – нормально.
– Ты подводник? – спросила я.
– Нет, пограничная служба, – ответил парень.
– Я тоже прапорщиком; одиннадцать лет, – вступил в разговор другой сосед.
– А сейчас? – Андрей наелся и благодушествовал, покачивание вагона располагало его к беседе. А соседу только того и надо было. Он ждал вопроса и получив его, принялся говорить не переставая.
Он рассказал о том, как перестали платить, и он уволился, а теперь перегоняет чужие автомобили и это дает ему около трех тысяч рублей в месяц, хотя, бывает и хуже. Жена у него вторая и дочери – семь лет…
Я сидела и мучалась: мне хотелось снять юбку, но в туалете было очень грязно, вагон набит людьми, а туалет один…
– Когда я ехал от Владивостока, то работали оба туалета: один для женщин, другой для мужчин, – рассказал мне парень.
– Разумеется, ты же ехал в нормальном поезде, а это – «Осетия». Есть разница! – ответила я ему и пошла к проводнице, переоделась у нее в купе.
Чай в «Осетии» тоже не был предусмотрен. Еще на вокзале я купила бутылку кока-колы, похлебав из нее, я полезла на вторую полку, спать.
– Машк, ты что ли, на вторую? – удивился Андрей.
– Мы не в купе. Тебе все равно, а мне, все-таки, повыше… Ходят…
Он согласно кивнул.
Засыпая, я еще урывками слышала, как бывший прапорщик рассказывал о двух коровах, дороговизне кормов, хозяйстве; и о том, что жена его хочет в город. Дом у него свой, на берегу Терека. Спокойно. В станице один магазин и один рынок. Две тысячи жителей, за каждого покупателя идет борьба, изнуряющая владельцев торговых точек. Смешно, доходит до того, что продают себе в убыток. Конкуренция…
– И нечего в городе делать, – свесившись с полки убеждаю я его.
– И я так думаю, –
«Господи, – думаю я, – живут люди. Хотят жить и живут. Не смотря ни на что, на своем месте. Крыша над головой, не сломались. Мальчик этот, с Сахалина… А нам тут врут. Зачем?».
Утром мы вышли на станции. Я забыла спросить у наших временных соседей имена…
Прыжок на насыпь. Андрей ловит меня одной рукой.
– Сразу за билетами? – спрашиваю.
– Пойдем, – соглашается он.
– Без нас не начнут, – я иду вдоль железнодорожного полотна и декламирую:
– И дым отечества нам сладок и приятен…
Пылища стоит такая, что окружающие предметы тонут в беловатом мареве.
– Как в былые времена. Цементный завод работает, что ли?
– Узнаешь, Мария, родные пенаты? – спрашивает брат.
Наша станция называется – Подгорное. Еще километров пятьдесят и «официальная» граница с Украиной. А здесь – пограничье.
– Не знаю, – отвечаю я, – Столько связано у меня с этим местом, просто не верится, что это – в последний раз, возможно… Знаешь, у человека просто обязательно должно быть чувство родины. Без него он не может. Вот это – понятие дома…
Мы заходим в здание вокзала, идем к единственной кассе. Сколько раз я приезжала сюда и уезжала отсюда? Когда я была маленькая, здесь у самого входа стояла металлическая бадья, с привязанной к ней кружкой. В бадье была питьевая вода. Я обязательно пила из этой кружки. Мама бы не позволила, конечно, а бабушка разрешала. И скамейки стояли рядами: зал ожидания.
– Нам два билета до Москвы, на завтра.
– Вам на якый?
– На любой.
– Вы мини номер скажить. Роспысание высыть, а воны номера не кажуть, – кассирша, очень гордая своим местом, посматривает на меня с обидой. Я соглашаюсь:
– Тридцать третий…
– Трыдцять трэтий, – она раскрывает свой журнал, хмурится и сообщает:
– На двисти трэтий е однэ мисто, а на трыдцять трэтий, завтра прыходьтэ, писля восьмы утра, будуть миста давать.
– А сейчас не запишите нас?
– Ни, завтра…
– Ну, завтра, так завтра. Пошли, Андрюш.
Мы идем по абсолютно пустым улицам. Я позволяю себе закурить, но чувствую себя неловко, словно мне 15 лет. В клубе ремонт. Гремят вынесенные на крыльцо колонки, и какой-то шабашник крутится рядом.
– Где-то денег взяли на ремонт, – удивляется Андрей.
«ПАРК КУЛЬТУРЫ И ОТДЫХА, АТРАКЦИОНЫ РАБОТАЮТ С 8 до 20», – гласит афиша перед входом в старый парк. Аттракционы действительно работают. Мы вызываем живой интерес у группы мужчин, стоящих возле «железной дороги». Они провожают нас взглядами, до самого выхода и о чем-то оживленно переговариваются.