Рок И его проблемы-4
Шрифт:
В том месте был монастырь, в незапамятные времена выдолбленный монахами в скале.
Экскурсия в него начиналась после завтрака, так Гвидонов договорился, — но завтрак они проспали.
— Мне стыдно, — сказала Гвидонову Мэри, — я накинулась на вас, как кошка. Как ненасытная невоспитанная кошка… А мне бы хотелось, чтобы у вас сложилось обо мне самое благоприятное мнение.
Гвидонов сначала усмехнулся, потом согнал с лица улыбку и взглянул на Мэри. Все дамы на свете одинаковы, — англичанки, русские или китайки. Все
— Это была лучшая ночь в моей жизни, — сказал он ей сухо и серьезно. — Но вы мне опять солгали.
— Я не могу немного не врать, — с каким-то отчаяньем в голосе сказала ему Мэри. — Вы все видите… Но, может, так и лучше. Но — невыносимо. Я хочу кокетничать. Кокетство, — это немного врать. Это так естественно… Хорошо: мне нравится, когда женщина перед своим мужчиной немного девка.
— Это наполняет меня гордостью, — сказал Гвидонов.
— Вы врете…
На «ты» они перешли на экскурсии в монастырь.
Но сначала был завтрак, по времени совпавший с обедом.
Петьку Гвидонов звал «Петр», а Мэри «Петя»… У него было какое-то другое имя, но ради конспирации он с удовольствием откликался на это.
Где Чурил отыскал такого соглядатая, информатора, такой всевидящий глаз верховного, — уму было не постижимо.
Потому что тот не делал секрета из своих неблагозвучных функций, а на намек по этому поводу Гвидонова, развел виновато руками. Он обладал удивительной способностью не попадаться, когда не надо, на глаза. И наоборот, когда в нем была необходимость, он возникал тут же.
И был незаменим. Чем дальше, тем больше, — потому что брал на себя все мелочи быта, все организационные вопросы, все неудобства, которые отвлекали от мыслительного процесса, — и делал свою черновую неблагодарную халдейскую работу с какой-то неповторимой преданностью ей и увлечением.
Он словно бы родился для того, чтобы быть внимательным, предупредительным, и доставлять своими поступками радость другим людям. Мэри в нем души не чаяла, и как-то даже сказала Гвидонову, что именно такими она представляет себе людей будущего, когда в них совершенно не останется зла, по отношению друг к другу, а останется одна доброта.
— Да, конечно, — согласился тогда с ней Гвидонов.
Омба была небольшим селом, которого уже начинала касаться лихорадка туристического бизнеса.
Гостиница их, без названия, была обыкновенным двухэтажным деревянным домом, вытянутым, наподобие барака, влево и вправо от центрального входа.
Они жили в левом крыле на втором этаже. Еще в ней готовилась к восхождению группа итальянских альпинистов, человек в пятнадцать… Несколько номеров занимали пожилые супружеские пары из Гонконга. Эти уже были настоящими туристами, решившими на старости лет посетить самые укромные уголки своей необъятной родины. Чтобы порадоваться за нее.
Они, естественно,
Каждый третий человек на земле, — китаец… Но мало кто из остальных двух третей подозревает об этом.
Остальным третям, наверное, кажется, что больше половины населения земли составляют американцы и англичане. В союзе с другими европейцами.
Недалеко от старой гостиницы стоилась новая, уже кирпичная. Раз в пять больше прежней. На время зимы, как понял Гвидонов, строительство было заморожено, и виден был только выщербленный забор стройки и голые разной величины стены, за ним.
Но национальный сервиз уже был.
У входа по утрам играл фольклорный ансамбль, наряженный в красочные тибетские одежды, из которых главное место занимала огромная папаха, защищавшая глаза от ветра и голову от стужи, где овчинное руно было заплетено во множество косичек, в каждую из которых была вставлена разноцветная ленточка. Играли они на каких-то длинных трубах, — у каждого оркестранта была труба своей длинны, и когда они синхронно дули в них, получалась, на самом деле, какая-то мелодия. Дикая, и похожая на порыв горного ветра. Когда он, ругаясь, огибает собой очередную вершину.
Здесь же, у крыльца, для экзотики были привязаны две длинногривые тибетские лошади. Им, прямо на снег, бросали по охапке сена, — они косили на него глазом, фыркали, и время от времени тянулись у нему губами.
Сами. Опускались до такого позора… Потому что уже привыкли, что сентиментальные туристы кормят их исключительно с рук, когда не нужно преклонять свою гордую шею.
Вокруг была зима. Тибет, — это какое-то белое царство.
Кроме снега, в Тибете ничего нет. Здесь даже деревья облеплены снегом, и он с них не падал, а покрывал легким своим одеянием каждый ствол и каждую ветку на нем.
Не говоря уже о местных каменных домишках, над каждым из которых, словно над берлогой, поднимался волнистый дымок.
И легкий в меру морозец, и тишина, в которой слышался звук огромного простора, и воздух, где неповторимо пахло непокоренными горными вершинами.
Так что зря итальянские альпинисты ждали, когда рассеется туман над своим маршрутом, — все равно у них ничего не получится. Такую тишину покорить нельзя.
— Здесь хорошо, — сказала Гвидонову Мэри, — но скучно. Кроме телевизора, — ничего. Но телевизор можно смотреть и дома.
Она страдала от неприкаянности кочевой жизни. Потому что ей было не восемнадцать, и даже не двадцать пять, — и она желала вить свой уголок. Иметь свою кухню, свой пылесос, и поливать каждое утро свои цветы на подоконнике.
Мэри гордилась Гвидоновым, — когда они спускались в ресторан, напускала на себя чопорный вид, много молчала, накалывала на вилку по малюсенькому кусочку, и часто поднимала голову, делая вид, что внимательно слушает его.
Но Гвидонов, большей частью безмолвствовал.