Рок И его проблемы-4
Шрифт:
— Виноват, — сказал Гвидонов. — Больше этого не повторится.
— Но мне было хорошо, — строптиво не согласилась с ним Мэри.
Вот, пойми после этого женщин…
— Я с тобой говорила не об архитектуре, о развалинах этой самой архитектуры… Но развалиться должно что-то очень дорогое, грандиозное, во что, когда оно строилось, архитектор и строители вкладывали душу. И что, после этого, простояло века. Так что вобрало в себя, как старое вино, нечто неуловимое, — став аристократичным…
Мэри,
— Нет ничего вечного. Все рано или поздно, исчезает. Но здания держатся дольше всего, еще дольше держатся их развалины… Я чувствую это в себе.
— Как они разваливаются? — переспросил серьезно Гвидонов. Словно изо-всех сил старался понять Мэри.
Мэри же посмотрела на него сверху вниз, как смотрят учительницы, и продолжала:
— Развалины дворцов, храмов, и очень старые кладбища, куда уже давно не приходят поплакать над могилами родственники. Это одно и то же… Туда меня тянет, как магнитом. Во всем этом есть невообразимое очарование. Там так торжественно. И сейчас мне больше всего хочется попасть в такое место. Я даже во сне сегодня видела, как я долго одеваюсь, настраиваю себя, на какой-то и грустный и возвышенный лад, а потом еду туда на автобусе.
Мэри замолчала, Гвидонов вопросительно посмотрел на нее, и она сказала:
— Я туда не доехала. Потому что это, — сон.
Обычно, беременные женщины хотят чего-то скушать: соленый огурец, селедку, какую-нибудь особенную колбаску или кусок сыра с плесенью. Если этого нет, они начинают страдать. И портят всем настроение, — пока кусок этой селедки им не дать.
Таковы особенности дамского беременного организма.
Эта же захотела отправиться на какие-нибудь величественные развалины, — чтобы побродить среди них, и набраться подлинного аристократизма.
Гвидонов нисколько не возражал, чтобы его сын начал не с желудочных потребностей, а с чего-то более возвышенного. Поскольку это его растущие потребности желают не куска колбасы, а древних руин, где, на самом деле, как-то должно меняться настроение. В сторону более вечных ценностей.
Он даже начал размышлять, где бы найти поблизости какие-нибудь исторические камни, расписанные первобытным человеком сценами охоты на мамонтов. Чтобы устроить для Мэри в это место праздничную экскурсию.
Но тут на столе перед ним зазвонил телефон.
— Нужно поговорить, — сказал Чурил.
— Конечно.
— Сейчас четырнадцать двадцать. Жду тебя
Москва нисколько не изменилась, но стала пустыннее. Первомайские уже прошли, девятое еще не наступило, — народ был на дачах и приусадебных участках, приводил их в рабочее состояние после зимней спячки.
Все, что заметил особенного Гвидонов, на улицах стало просторнее, и пропали автомобильные пробки.
Но так случается каждый год, в это время.
Вроде, ничего нового не произошло в городе, за время его долгого отсутствия. Что он, вроде, почувствовал. Какую-то незначительную перемену. Зря он вглядывался в город из окна машины.
Ничего нового вокруг…
Но перемена была. И, должно быть, важная. Он, все-таки догадался.
В нем самом…
Был он что-то уж слишком спокоен. Перед такой важной встречей…
Должно быть, сказались напряженные занятия буддизмом. И медитация подневольно вошла в сознание, каким-то божественным образом, — производя в его организме благотворное успокаивающее действие.
— Успеем к семи? — спросил он Петьку, который сидел на переднем сиденье.
— Будем, как штык, — ответил тот. — Без пяти прибудем. Минута в минуту, обещаю.
Водитель, в знак согласия, кивнул.
Тут зазвонил телефон. Это была Мэри.
— Ты уже в Москве? — спросила она.
— Да.
— Я забыла напомнить про подарки… Я люблю получать подарки. И люблю, когда подарков много.
— Что-нибудь конкретное? — спросил Гвидонов.
— Я люблю сюрпризы, — сказала Мэри. — Ну, целую тебя.
Какого черта он оставил ей номер… Это же смех и грех, — когда тебя вдруг достают с таким немыслимым бредом. В самый неподходящий момент. Когда вокруг торжественность предстоящей аудиенции, и дух восточных курений. И нет никакого волнения.
Спокойствие, — только спокойствие.
Откуда теперь его взять. Когда в голове, — отныне только презенты. Колготки, духи и прочая дребедень…
— Посвежел, — сказал Чурил, протягивая руку. — Поправился. Видно, семейная жизнь идет тебе на пользу.
— Вы все знаете, — сказал Гвидонов.
— Мне это не нужно, — строго сказал ему Чурил. — Ни с какого бока.
Полагалось промолчать. Гвидонов и промолчал.
— Если бы тебе не верил, — сказал Чурил, — я бы подумал, что ты — тунеядец. Но у вас, гениев, все через одно место. Не так, как у людей… Почему ты к браконьерам не съездил? Вот, я не понимаю. Живешь в Кызыле, час лета до них на тарахтелке, специально ради них Кызыл и выбрал для проживания, а ни разу не встретился. Почему?