Рок И его проблемы-4
Шрифт:
— Не сложно.
— Какова вероятность, что вы сможете определить его?
— Сто процентов… Знаете: ломать, не делать…
— Часа нам хватит? Где-то через час мы будем приземляться.
— Хватит минуты, — хмыкнуло светило. — Прикройте-ка на секундочку глаза.
Гвидонов откинул голову к спинке кресла и закрыл глаза.
— Вы находитесь в глубоком гипнотическом трансе, — тем же будничным голосом, что и до этого, сказал профессор. — Сейчас я дотронусь до вашего лба, потом посчитаю до трех, и вы глаза откроете.
Нет, точно лажа, — подумал Гвидонов, —
Тут профессор ткнул пальцем в лоб Гвидонова, впрочем не сильно, затем сказал: раз, два, три.
Гвидонов открыл глаза и посмотрел на него.
— Это что, был сеанс гипноза? — спросил он.
— Именно, — согласился Игорь Кузьмич. — Никаких посторонних влияний в вас не обнаружено. Можете спать спокойно.
— Но так же не бывает, — спросил Гвидонов. — Я ничего не почувствовал, никакого транса, никакого изменения сознания, у меня ничего не потяжелело, ничего не нагрелось, вашего влияния на меня никакого не было, просто: закройте глаза, откройте глаза. Я сам вам могу так сказать… Поэтому и говорю: так не бывает.
— Вы, — сказал грустно профессор, — такой же, как и все. Жертва попсы… Откуда вы можете знать, как бывает.
Мэри, гостю и подаркам обрадовалась.
Гвидонов, по дороге в Шереметьево, попросил завернуть на Тверскую, зашел наспех в пару магазинов, и набрал там целую коробку всего самого блестящего и пахнущего.
За каждую коробочку и упаковку Мэри приподнималась на цыпочки и целовала Гвидонова в щеку.
Ему стало стыдно… Стыд, это такая штука, которая приходит к тебе, когда ты был в чем-то не прав, или сделал что-то не так. И догадался об этом… Он дал себе слово, в следующий раз более добросовестно выбирать для нее презенты.
Но особенно обрадовалась Мэри профессору. Они как-то сразу понравились друг другу. С первого взгляда.
Прямо рассыпались в комплиментах и галантности. Чуть ли не кинулись друг другу на шею от счастья.
Как дети, которым захотелось поиграть вместе.
Гвидонова потянуло тоже влиться в их коллектив. Сделать шаг вперед и сказать как-нибудь по-особенному гордо: Я теперь — полковник…
Впрочем, Мэри понятия не имела и о его предыдущем звании. Профессора же всякими полковниками удивить было невозможно. Ему подавай маршала, не меньше.
Так что Гвидонову опять стало стыдно. За то, что целых три месяца держал женщину, которая больше всего на свете любит поболтать и пообщаться с себе подобными, взаперти.
Теперь, кроме архитектурных развалин, на горизонте начинала появляться другая проблема, — каким образом сформировать ей область светских контактов…
— У вас, Мэри, прекрасный очаровательный акцент. Я всегда был без ума от женщин, которые говорят по-русски с небольшим акцентом. Кто вы по национальности?
— Я подданная Ее Величества королевы Великобритании. Мои предки жили в Шотландии… Я ничего не успела приготовить, но у нас полный холодильник. Давайте устроим маленький праздник… Моя семья уже в третьем поколении живет в Лондоне. Но наша Шотландия нам снится по ночам…
Теперь ей нужно добавить, что она беременна. Что это одно из условий ее контракта. Чтобы стало совсем здорово.
Кончилось тем, что Гвидонова отправили на кухню. Вернее, он сам заточил себя добровольно. Потому что у Мэри не закрывался рот.
Вымыл руки с мылом, надел фартук, и открыл дверь холодильника.
Где, кроме всего прочего, лежал большой кусок парной говядины. Кулинарной основы их вечеринки…
Редко случалось, чтобы было так спокойно.
Чтобы так — все было, и так — больше ничего не хотелось.
Потому что редко бывало, чтобы так всем было хорошо. Профессору, которому на самом деле, понравилась Мэри. Мэри, которая это поняла, и во всю накинулась на него, со своим очаровательным акцентом. И ему, — потому что он оказался не в центре внимания.
Быть не в центре внимания, — его суть.
Он привык смотреть на происходящее вокруг, немного со стороны. Неторопливо, внимательно, оценивающе… Из тени, из какой-то незаметности, потребность в которой он постоянно ощущал, как приближение к точке комфорта.
В этом состояло для Гвидонова наивысшее наслаждение. Когда из броуновского движения жизни, проходящей перед его глазами, — вдруг появлялась мысль. В нем самом. Появлялась мысль, как чувство, — которое связывало разные явления этого происходящего.
Словно бы, откуда ни возьмись, вдруг возникали два кирпичика, — которые неожиданно ложились друг на друга, образуя основу какой-то будущей постройки.
Гвидонов тогда знал, — они должны так лечь, друг на друга, — и это правильно, они не могут лечь по-другому… Потом обязательно найдется третий, и четвертый, и пятый, — которые продолжат это неведомое ему самому строительство…
Но чтобы стать строителем, нужно быть незаметным. Нужно, чтобы на тебя поменьше обращали внимания.
В конторе, у него был старший лейтенант Штырев. Гвидонов любил выезжать с ним на происшествия в паре. Потому что старшего лейтенанта, с иголочки одетого в цивильное, усатого, с орлиным взглядом, крутым подбородком, большим с горбинкой носом, и уверенными нагловатыми манерами — все принимали за начальника, за самого главного. А его, Гвидонова, — за клерка, секретаря-референта.
Штырев знал свою роль, и играл ее истово. Потому что не играл, а жил в ней… Но это были его проблемы.
Зато Гвидонова никто не замечал, никто на него не обращал особенно внимания. Он всегда оставался в тени.
Это была его экологическая ниша. Из которой он выглядывал с любопытным созерцательным спокойствием, никем не замеченный. И — думал.
В возможности думать, — наивысшее наслаждение. В возможности думать.
Мэри — была королевой. Центром внимания, пупом земли.
Это — доставляло наслаждение ей. Наивысшее.
— Но тогда, где граница? — спросил Гвидонов. — Как догадаться, что под силу психотерапевту, и что он не может? Как мне понять, на что вы можете быть способны?