Роман-газета для юношества, 1989, №3-4
Шрифт:
— Ишак?
— Ну это истребитель марки «И-16». А конус — мишень. Папа у меня на таком летал. Он называл его «курносым».
Володя попробовал тушку острием ножа, и нож легко вошел в мясо. Через полчаса все было съедено.
…Солнце клонилось к вершинам деревьев. Но оно ещё долго будет светить косыми вечерними лучами: стояли самые длинные дни года. Провожаемые усталыми вечерними песнями зябликов, Володя и Нина шли по извилистой тропинке.
— Посмотрим, какой завтра будет день, — сказал Володя, когда деревья расступились и они увидели дом деда. — А знаешь, как?
— Не знаю.
— Да
Па дороге показались коровы, и ветер донес теплый запах парного молока. С тихим, утомленным мычанием, шлепая на дорогу лепехи, спешили домой. Впереди шла красная корова.
— Значит — хороший? — спросила Нина.
— Даже отличный! — сказал Володя.
— Куда тебя понесло, куда-а? — послышался крик пастуха. — Ишь, шельма, не терпится.
Володя и Нина обернулись.
Обогнав всех, впереди стада шла черная корова.
На столе в кухне записка: «Питайтесь. Я — во дворце». В миске лежала нарезанная большими кусками картошка, в глубокой тарелке — рыба, в крынке — молоко. Они торопливо, жадно ели.
— Вова, а где же «лесная» бабушка? — спросила Нина. — Раз есть «лесной» дед…
— Она пропала, — сказал Володя. — Леса тут такие… ух! Еще лет шесть тому назад ушла за грибами и не вернулась. Дед Иван еще и сейчас ждет. Сядет вечером на крыльцо и глядит, глядит в лес… Поела? Айда кататься на велике… Держись!
Послышались звуки гармошки, крики, визги, хохот, и они выехали на окраину деревни, к большим качелям. Парни и девчонки сидели на лавках, кто валялся прямо на траве, а на широкой доске качелей стояли двое — парень и девушка. Качели взлетали все выше и выше, девушка притворно-испуганно вскрикивала, а парень хохотал.
— Дед Иван сладил качели, — сказал Володя. — Покатаемся?
— Спрашиваешь! — воскликнула Нина.
Незаметно летело время. Стемнело. «Ва-ась-ка-а», «Тань-ка-а», — послышались из деревни голоса, зазывавшие ребят и девчонок домой, и толпа у качелей стала быстро редеть. «Наверно, уже дед беспокоится», — расстроенно подумал Володя и тронул Нину за плечо: пора. Поехали. Смех, крики и скрип качелей стихли. Машина мягко катилась по дороге, пронзительно распевали свои ночные песни цикады; дергачи перекликались скрипучими механическими голосами, а впереди велосипеда, будто указывая путь, летел, разбрасывая длинные острые крылья, козодои. Володя все нажимал и нажимал на педали, ему хотелось догнать козодоя, а тот все летел и летел над самой дорогой, птица будто дразнила: а ну, догони, а ну, догони!..
Въехали в лес. Темно-то как уже. В чем дело, ведь белые ночи? Володя поглядел вверх — они и не заметили, как на небо наползли тяжелые черные тучи. Тревогой и холодом повеяло от них. Лишь кое-где просвечивали серебряные полыньи неба.
Володя поехал тише. Куда торопиться? Он медленно крутил педали и думал о том, какой прекрасный, какой длинный-длинный был этот день. Ну да, ведь двадцать первое июня. Самые длинные дни. И впереди еще очень много таких дней… Потому что — тут Нина.
Дорогу пересекали толстые, похожие на притаившихся змей, корми.
Вдруг раскатисто загромыхало, и на мягкую пыльную дорогу упали
— Подождем под елью. — Володя поволок велосипед под лохматое, с толстенным шершавым стволом дерево.
Они шмыгнули под ель. Володя положил велосипед и прижался спиной к стволу. Рядом стояла Нина. Лохматые лапы ели опускались чуть ли не до земли.
Ослепительно сверкнула молния, и Володя увидел возле своего лица белое, с широко открытыми глазами лицо Нины. Глаза у нее были светлыми-светлыми, а губы на белом лице казались черными. Ух и громыхнуло! Нина тихонько вскрикнула и ухватилась за руку Володи. И плечо ее прижалось к его плечу. Сжав ее пальцы, Володя подумал: «Вот сейчас я и скажу, что я ее очень-очень… Но почему „очень-очень“? Может быть, просто — „очень“? И не „люблю“, а…» Вот как он ей сейчас скажет: «Я… нет, ты мне очень… нет, без „очень“, а просто: ты мне нравишься». Вот и все.
Снова полыхнула молния, белый свет будто дернулся, и на земле судорожно сжались и распрямились черные тени деревьев.
— Я чего-то боюсь. Эта черная корова… Гроза.
— Ничего. Ливень кончится. А завтра первой пойдет красная корова, — ответил Володя, но и его сердце вдруг сжалось от какого-то летучего страха… и отпустило. Он повернулся к ней. Взял за плечи.
— Ты чего? — спросила она.
Ливень хлынул. Володя притянул к себе Нину, она с некоторым сопротивлением поддалась. Вода туго била по кронам деревьев, остро запахло хвоей. Сквозь платье Володя, кажется, уловил торопливый стук ее сердца. Ну зачем он будет говорить ей, что она ему нравится? Просто он ее сейчас поцелует, и все… Вот сверкнет молния и… Молния сверкнула. Рванул гром, но Володя почему-то не осмелился… «Нет, не сейчас, — подумал он, — чуть погодя», а Нина глядела ему в глаза. И чего она так смотрит? Какой странный взгляд, вроде она чего-то ждет и чего-то боится. Да — да, он поцелует ее после третьей… нет, после пятой молнии, а то сразу как-то неудобно.
Какой ливень! Шум дождя, шелест ветра.
Молния. Вторая… Третья.
Потом долго-долго не было четвертой. Ну что же это? Ага, вот и четвертая!.. А теперь… вот сейчас будет и его, вернее — их, пятая. И он поцелует Нину. Ну же!
Ливень вдруг кончился. Стихло все. Синица пинькнула.
— Пусти, — сказала Нина и шевельнула плечами.
— Постой, — попросил ее Володя в смятении. — Сейчас будет еще одна молния… Наша молния!
— Ничего уже не будет, — засмеялась Нина и, оттолкнув его, вынырнула из-под ели.
— Вова, проснись!
Он открыл глаза. В окно врывался луч солнца. Дед сидел на краешке кровати, попыхивал трубкой. Был он мрачным, сказал:. — Война.
— Что? Война? Какая война?.. — Володя стал быстро одеваться. — С фашистами? Отец говорил, говорил!.. — Он натянул рубаху. — Отправь меня в Ленинград. Как там мама?
— Ну чего всполохнулся? — остановил его дед. — Не паникуй. От границы до нас — сотни километров. Не отпущу тебя — махнешь в Питер, лето себе попортишь.
Перрон. Суета. Толкотня. Встревоженные лица.